Наталья скуратовская лекции. Психолог Наталия Скуратовская: Почему в священнических семьях встречается насилие. «Я ночей не спал»: почему выгорают пастыри

Информационный отдел Хабаровской епархии

С 6 по 16 сентября 2013 года по благословению митрополита Хабаровского и Приамурского Игнатия в Хабаровской духовной семинарии прошел первый цикл занятий из курса «Практическая пастырская психология». Авторская программа психолога Наталии Станиславовны Скуратовской рассчитана на два года, она разработана в качестве практического дополнения к проводимому в семинарии базовому курсу психологии.

Наталия Скуротовская – Московский государственный университет им. М.В. Ломоносова (МГУ), Факультет психологии, генерального директора комании «Viv АКТИВ», консультант, бизнес-тренер.

Хабаровская духовная семинария стала своего рода экспериментальной площадкой: впервые в системе духовного образования в семинарии преподается курс «Практической пастырской психологии» в активном тренинговом формате.

Каждый семестр студенты очного отделения будут «погружаться» в двухнедельный интенсив, а закреплять пройденный материал на вебинарах. Курс состоит из тематических блоков: психология личности, социальная психология, психология общения, мотивация, публичные выступления и дискуссии, самоорганизация, управление временем, стрессами.

- Наталия Станиславовна, расскажите, как появился курс практической психологии?

«Идея родилась три года назад, во время проведения «Психологической школы пастыря» в городе Петропавловск-Камчатский. Когда мы разбирали непростые ситуации, многие отцы говорили: «Ах, если бы я это знал в семинарии», ведь от священника всегда ждут многого: совета, наставления, вразумления, утешения, без поправки на возраст и на опыт.

-В чем особенности психологии пастырской?

Церковь – это мистическое Тело Христово, с другой стороны – это и организация. У нее есть свои задачи, распределение ответственности, иерархия. Когда мы подходим к решению этих задач в Церкви, то мы всегда подразумеваем духовное измерение. Для практической пастырской психологии это означает, что мы всегда ориентируемся на святоотеческое учение, находим точки соприкосновения святоотеческой и светской психологии, отсекаем методы, неприемлемые для православного человека. Например, в психологии есть много методик развития уверенности в себе, которые одновременно способствуют развитию эгоизма и гордыни. Весь путь православного христианина направлен на борьбу с этим грехом, поэтому, нужно искать другие пути решения проблемы.

-Например, как преодолеть неуверенность, так сказать, «по-православному»?

Нужно разобраться, что подрывает нашу уверенность? Страх, тщеславие (желание произвести на кого-то лучшее впечатление, чем то, что есть на самом деле), инертность (неспособность сопротивляться подавляющей воле других людей).

Можно развить уверенность в себе, если преодолеть свои страхи. Нужно принять себя таким, какой ты есть. Господь нас любит таких, какие мы есть и принимает, почему мы должны себя презирать? Расставить правильно акценты. Понять, что нет смысла казаться лучше, чем есть на самом деле, нужно просто стремиться на самом деле быть лучше. Кстати, борьба со страхами и страстями - это важная аскетическая задача.

-Многие священнослужители с осторожностью относятся к психологам и психологической науке. Как Вы думаете, почему?

Когда возникает вопрос, зачем психология, если есть святые отцы, то я отвечаю: Если человек твердо встал на путь духовного совершенствования, если для него нет на данном этапе жизни цели важнее, чем быть с Богом, то ему психология совершенно не нужна. Но много ли таких людей на приходах? Чтобы стать на аскетический путь, человек должен дорасти. Пока этого не произошло, он страдает от душевных нестроений, которые ему мешают приблизиться к духовным вопросам. Чтобы помочь другим людям, нужно расчистить место от психологического мусора, который каждый из нас в себе носит. Будущий пастырь должен понимать, как функционирует психика, сознание, как строятся отношения между людьми, из-за чего возникают конфликты.

-Какие темы были студентам наиболее интересны?

Управление диалогом, ведение дискуссий, публичные выступления.. Многое зависит от личностных качеств ребят, те у кого был ораторский опыт и навыки работы в команде, более сознательно подошли к занятиям. С пониманием, что после семинарии им эти знания понадобятся. Но для кого-то это пока что абстрактный материал.

За неделю невозможно сделать человека психологически компетентным, поэтому моя задача на данном этапе заключается в том, чтобы пробудить интерес и заставить думать. Этот курс не только обучение, но и воспитание, процесс личностного роста. Надеюсь, что это поможет семинаристам в начале служения в приходской, миссионерской, педагогической практике, то есть в любом деле, требующем общения с людьми.

Духовное руководство – один из важнейших аспектов церковной жизни, требующий особой деликатности. Но нередко именно здесь и пастырей и пасомых подстерегают психологические проблемы, способные исковеркать как духовную жизнь, так и личную судьбу. Об этом – лекция психолога Наталии Скуратовской «Психологические проблемы душепопечения: как избежать ловушек для пастырей и пасомых», состоявшаяся в лектории благотворительного фонда «Предание». Предлагаем вашему вниманию первую часть лекции.

Настоящий материал посвящен сложной и редко обсуждаемой теме, а именно ответу на вопрос, почему, идя в церковь (то есть вроде бы к Богу, к радости, к любви, к тому, чтобы стать лучше), люди в результате нередко оказываются в психологическом тупике, становятся несчастными, а то и обзаводятся неврозом, которого до церкви не было? Некоторые вообще ухитряются разрушить семейную и профессиональную жизнь. Как же так? Ведь намерения у всех были хорошие, почему же все так обернулось?

Сразу хотелось бы заметить, что страдает не только паства, но и пастыри. Поэтому темой лекции станет не осуждение «неправильных» священников, которые «мучают» своих прихожан. В том-то и трагизм, что порой все друг друга мучают, но я постараюсь, по возможности, объяснить, как избегать таких ситуаций.

Иногда человек не знает, что ищет в Церкви

Начнем с того, что это такое – душепопечение , в каких условиях оно происходит, что на него влияет?

Традиционно под душепопечением понимается духовное руководство со стороны Церкви и – конкретно – пастыря, приводящее людей к Христу. В узком смысле слова речь обычно идет только о духовном руководстве, то есть об отношении пастыря и пасомых.

Нужно отметить, что пасомые приходят в церковь по определенной причине с определенными ожиданиями, с определенными надеждами и страхами. Человек сам порой не знает, чего именно он ищет в церкви. Кто-то приходит, смутно почувствовав призывающую благодать. Кто-то приходит в трудной жизненной ситуации, потому что потребовались утешение и поддержка, и зачастую, в общем-то, приходит просто за бесплатной психотерапией. В юности, когда еще много максимализма и мало опыта неудач, частым мотивом обращения к вере, к церковной жизни становится желание стать святым и показать всем окружающим, как надо жить на этом свете.

Кроме того, у каждого из нас есть личностные особенности, которые мы приносим в церковь. С кем-то надо обращаться нежно и трепетно, с кем-то, наоборот, прямо и, может быть, даже иронично; с кем-то надо быть очень конкретным, а кому-то излишняя конкретность повредит.

Наконец, каждый из нас попадает в церковь в определенных жизненных обстоятельствах – имеется в виду первый сознательный приход в церковь. Если нас в церковь привели родители, если нас крестили в младенчестве и в церкви мы выросли, то все равно в какой-то момент кончается детская вера. Тогда случается, что у подростка формируется своя собственная вера, и он уходит искать приключений. Затем, найдя их и порядком настрадавшись, выстрадав собственное зрелое желание прийти в церковь, он возвращается в лоно Церкви, и это уже другая ситуация.

От того, в каких жизненных обстоятельствах пребывает человек, зависит многое: что потребуется ему в духовном руководстве, какие вопросы его будут волновать и к чему он будет особенно чувствителен и уязвим.

Например, если человек приходит, испытав горе, понятно, что он хочет, чтобы его утешили и чтобы ему дали надежду.

Потеря близкого человека иногда заставляет почувствовать то, что можно выразить следующими словами: «Нет, нечестно, чтобы все этим кончилось – жизнь, любовь. Пусть мне дадут гарантии, что жизнь вечная, что я могу что-то сделать, помолиться, свечку, в конце концов, поставить, для того чтобы моему близкому было хорошо». Для таких надежд и ожиданий человек в этот момент особенно уязвим, чем зачастую и пользуются разные недобросовестные религиозные деятели.

Ярче всего такую ситуацию с утратой близких и уязвимостью на этой почве иллюстрирует то, что произошло с бесланскими матерями, которым Грабовой пообещал воскресить их детей. Представьте степень горя этих людей. На почве несбыточной, казалось бы, надежды и глубокой уязвимости и образовалась секта. И даже когда Грабового уже посадили в тюрьму, эти несчастные матери пытались всеми возможными способами вытащить его из тюрьмы, переписывались с ним. Он вышел, и некоторые из них так и не потеряли эту надежду. То есть бывают обстоятельства, в которых мы особенно уязвимы.

Эмпатия – главное для священника

Пастырь, со своей стороны, тоже несет свой груз, ведь пастыри – это не пришельцы с Марса и не посланцы ангельских сфер – они такие же люди, как и мы, несущие бремя своих жизненных проблем, своих, зачастую непростых, жизненных обстоятельств. Конечно, мы предполагаем, что они больше внимания уделяют духовной жизни, что они в чем-то мудрее, в чем-то опытнее. Но практика показывает, что в нашей современной церкви зачастую у священника меньше времени, возможностей и сил, например, для личной молитвы, для собственной духовной жизни, чем у его прихожан – просто потому, что у него слишком много обязанностей, никак не относящихся к душепопечению, и пастырство, к сожалению, не всегда оказывается на первом месте.

У пастыря есть данная природой или сознательно развившаяся способность к эмпатии , то есть к тому, чтобы проникнуться чувствами другого человека, что называется, увидеть мир его глазами. Я считаю, что это обязательное условие пастырской профессиональной пригодности, потому что именно эмпатия дает возможность сострадать без осуждения, без оценки, не проецировать на человека свои стереотипы, а понять, как выглядят его трудности, его ситуация именно его глазами – только так можно дать верный пастырский совет.

Есть люди с врожденной высокой способностью к эмпатии, и это талант от Бога, но в какой-то мере она присутствует у каждого из нас, и ее можно развивать. То есть если не дано от Бога – тренируйся. Как известно, есть гениальные художники, у которых талант от Бога, а кто-то рисует, рисует, рисует – и вот у него уже хорошо получается, он уже может выразить свой внутренний мир через рисунок. Так же и со священниками. Если один человек не очень чувствует, не очень понимает другого, но будет каждый раз останавливать себя, желая сказать ему нравоучение, говорить себе: «Стоп! Как эта ситуация выглядит его глазами?» Если человек будет больше слушать, больше сострадать, то рано или поздно к нему придет это качество, он разовьет в себе способность к эмпатии.

Наконец, есть пастырские установки . Это довольно тяжелый блок, и здесь уж кому как повезло – и со священником, и с пастырскими установками. Играет важную роль весь тот духовный опыт, который священник приобрел в своей жизни до рукоположения; все другие священники, которые были его духовными наставниками – хорошие или «плохие» («плохие» в том смысле, что их духовное руководство было травматичным).

Человек, собирающийся стать священником, выбирает для себя какие-то образцы служения. Если эти образцы не показывали примеров пастырской открытости и пастырской любви, понимания, неосуждения, готовности вытаскивать пасомого из трудных душевных и духовных обстоятельств, помогать ему в борьбе со страстями, давать своевременные советы, – если образцы служения будущего пастыря были не такими, то он, соответственно, не имел возможности всему этому научиться.

Более того, пастырские установки могут быть достаточно жесткими относительно того, как следует вообще общаться с пасомыми: пастырь должен быть властным, авторитарным, чтобы в нем ни в коем случае не увидели человека – он должен быть лишь символом своего служения. «Являть Христа» понимается не как «являть любовь, принятие», а являть Христа уже на престоле, царствующего, властвующего – и отступление от этого образа, то есть выход из роли, кажется просто пастырским провалом. То есть от пастырских установок также зависит очень многое.

«Я хуже всех» и другие проблемы прихожан

Наконец, имеется та или иная определенная церковная субкультура . Почему «определенная»? Потому что в нашей Церкви их много. Есть консерваторы, есть либералы, есть борцы с ИНН и штрихкодами, а есть экуменисты. Это все очень разные системы правил и норм, в которые человек (особенно если это новичок, неофит) приходит и вписывается. Он вписывается в ту систему, которая существует, и принимает те установки, которые есть.

Соответственно, в каждой системе, в каждой субкультуре есть свои авторитеты и, к сожалению, не всегда Христос присутствует среди этих приоритетов. Это могут быть святыни, традиции, чудотворные иконы, мощи. Может формироваться такая негласная норма, что не следует Христа по пустякам беспокоить, надо молиться правильным святыням в нужное время, знать, кому заказать молебен. Даже Евангелие не надо читать, потому что, дескать, все равно неправильно его поймете – к сожалению, может быть и такая субкультура. А может быть наоборот: все можно, все дозволено, все не грех, все бывает. В этом случае человек, искавший в Церкви направления, каких-то путей, совсем теряет ориентацию: «Куда же мне идти?»

В этой структуре у каждого из участников процесса, то есть и у пастыря, и у паствы есть свои опасности , речь о которых пойдет ниже.

Начнем с паствы. Самая большая беда, которая вообще может случиться с человеком, приходящим в церковь – это несамостоятельность и избегание ответственности , то есть изначально некая инфантильная позиция. Это тот риск, который потом влечет очень много бед и разочарований. Потому что такая позиция может даже одобряться церковью: правильно, ты ничего не знаешь, твои мысли все неправильные, ты ничего не умеешь – как стоять, как молиться, как платок повязывать, в конце концов, а мы тебя тут всему научим, мы тебя отформатируем по стандартам нашей субкультуры.

Поэтому несамостоятельность и избегание ответственности очень поощряются во многих приходах, что создает ложное ощущение, что это является предпосылкой для духовности.

И несамостоятельность переименовывается в послушание, избегание ответственности переименовывается в смирение, и вот паства уже и «духовная».

Прихожане чувствуют себя уже послушниками, соответственно, им нужен кто-то на роль «аввы духоносного», и им оказывается тот священник, который сформатировал паству по этому образцу. А дальше может сложиться очень грустная ситуация.

Кроме того, мы можем принести в церковь свои предыдущие травмы и неврозы , то есть мы часто приходим в церковь уже ранеными, но это, в общем, нормально. Дожить до сознательного возраста так, чтобы жизнь не поранила, не удается практически никому. Тут вопрос в том, насколько человек может или не может с этим справляться, насколько он этот опыт проработал или не проработал, и насколько глубоки эти раны, потому что бывает такой опыт, с которым так быстро не разберешься – годы уходят на то, чтобы его проработать. В церкви, к сожалению, эти травмы часто оказываются причиной так называемой вторичной травматизации, то есть человека бьют по тем же самым больным местам.

Например, человек вырос в ситуации семейного насилия: родители избивали его, оскорбляли, унижали. И вот он приходит в церковь – казалось бы, «луч света в темном царстве»! Но, как правило, этого человека притянет к себе такой приход, где он получит примерно то же самое, но в благопристойной форме и с объяснением, что это духовно.

Его не просто бьют – из него грехи выколачивают, его не просто унижают – его смиряют.

И тут же будет много поучений; цитаты из произведений святых отцов на эту тему будут заранее заготовлены, и человек, в силу своей уязвимости, получит новые раны, которые сделают его совсем бессильным и беспомощным в этой системе. Именно это, кстати говоря, годами и удерживает таких людей в подобных приходах, потому что создается ощущение: «Куда же я пойду? Там мне было плохо, там мне было больно. Сюда пришел – мне тоже больно, но, значит, это я такой плохой, я негодный». Начинается обесценивание, которому тоже нередко помогает церковь: «Я хуже всех», – и тому подобное.

Мы много говорим о том, что церковь – это лечебница, а потом спрашиваем себя, почему же так мало в ней выздоравливают, и гораздо больше людей, придя в лечебницу, становятся хрониками, а то и неизлечимыми больными. Почему у нас хоспис какой-то, а не лечебница? Дотерпеть бы там до смерти – в общем, имея некую надежду… Так что это тоже угроза.

Еще одна угроза – это зависимость от мнения авторитетов . Человек, изначально воспитанный так, что он должен слушаться, что мать плохого не посоветует, что старшие знают лучше – неважно, родители или учителя – такой человек, уже привыкший, что за него все решают, приходя в церковную субкультуру, без сопротивления, без критического анализа усваивает ту либо конструктивную, либо деструктивную систему ценностей, которая имеется в том церковном сообществе, куда он пришел.

Можно проиллюстрировать это положение с поправкой на исторические реалии. При знакомстве с наследием матери Марии Скобцовой поражает точность этой мысли: в 1935 или 1936 году она писала про будущую Церковь, что, когда закончатся гонения и в советском государстве Церковь будет разрешена, к церковной власти придут те же люди, которые сейчас из газеты «Правда» узнают, кого им ненавидеть, кого им осуждать, кто у нас враг народа, а кого, наоборот, надо всячески восхвалять, кому нужно льстить.

Сначала эти люди будут всему учиться, то есть усваивать «линию партии». Когда они эту «линию партии» усвоят, они будут проводить ее в жизнь с тем же сознанием непогрешимости, с верой в то, что их понимание – это и есть истина в последней инстанции. А если «линия партии» вдруг поменялась, то надо менять и истину. Именно это не критичное, не рефлексивное мышление часто становится причиной последующих разочарований, потому что человек усваивает нечто, совершенно неорганичное ни для него, ни для христианства. Причем то, что он усвоил, может быть еще и внутренне противоречивым, и ему приходится тратить все силы на то, чтобы гасить эти когнитивные диссонансы, вместо того, чтобы вообще о Боге подумать, помолиться, в конце концов – то есть не вычитать правило, не отстоять службу, а просто взять и помолиться.

Кадр из фильма “Ученик”

Следующая угроза особенно страшна для неофитов – «ревностность не по разуму ». Это когда человек приходит в церковь, горящий стремлением к праведности. Недавно вышедший фильм «Ученик» – как раз очень яркая иллюстрация, до чего человека может довести, например, чтение Библии не по разуму.

Еще одной угрозой являются ложные ожидания . Не всегда они диктуются горем, как в том примере, который был приведен выше. Иногда они диктуются тем, что опять же связано с несамостоятельностью: «За меня все сделают, я попаду в такое место, где меня спасут. Вот я пришел – все, спасайте меня!» Если я буду крещеный, регулярно посещать богослужения, выполнять все послушания, то место в раю мне гарантировано, я его себе заработал, я себе «купил страховку» – это тоже ложная надежда. Но эти ложные ожидания очень часто вовлекают человека, если они поддержаны со стороны пастыря: «Да-да, если ты будешь меня слушаться, ты можешь даже не сомневаться в своем спасении», – и тут же какая-то цитата, подкрепляющая эту надежду.

Наконец, но это уже угроза более позднего периода – это обесценивание . Когда человек интуитивно чувствует фальшь всего происходящего с ним, а иногда и фальшивость себя самого, то психика, которая у нас все-таки не железная, начинает ломаться от ощущения несоответствия заявленной интуиции и всего, происходящего вокруг и во внутреннем мире. Естественной реакцией является обесценивание, и тут, как говорится, вместе с водой выплескивается ребенок, то есть рушится доверие к авторитетам, к субкультуре, и рушится уже все.

Дальше уже на этих обломках выстраивается совершенно другая жизнь, максимально атеистическая, потому что Церковь в глазах человека себя скомпрометировала. Далее мы остановимся на этой теме подробнее, потому что она, скорее, относится к теме религиозных неврозов и выхода из них – более или менее плавного и гармоничного.

«Выжебатюшка – на вас вся надежда!»

Обратимся к другой стороне. Пастыри тоже в каком-то смысле являются заложниками этой церковной субкультуры. Во-первых – и даже до этого «во-первых» – они точно такие же люди со всем, что присуще простым смертным, а в качестве пастырей первое, от чего они страдают – это завышенные ожидания от них. Многие верующие считают, что священник должен быть прозорливым, неутомимым, отзывчивым, специалистом во всем, должен точно знать тот самый единственно правильный ответ на все вопросы. А если не знает – значит, он слабый, сомневающийся; значит, он какой-то «не такой» пастырь – что ж, пойдем, поищем других – пожестче, например.

Священнику, с его стороны, страшно не оправдать эти завышенные ожидания , потому что с него упадет корона, паства его разжалует из признанных авторитетов. Почему это происходит? Потому что его самооценка тоже зависит от оценки окружающих, то есть у него нет или недостаточно чувства самоценности. Но часто бывает, что пастырь еще молод и чувствует, что на него взвалили на самом деле непосильную ношу.

Представьте себе ощущение юноши лет 23, которого рукоположили – и вот он уже отец, и к нему в очередь построился народ, и все со своими скорбями, все говорят: «Батюшка, ну как же? Батюшка, помолись, ты же великий молитвенник. Батюшка, на вас вся надежда».

Представьте себе этого мальчика, на которого взваливают весь этот груз надежд, чаяний, проекций, ожиданий – всего, что недодали в миру, а ему же неудобно сказать, что он не знает, как его нести. Кому сказать? Если у него хороший духовник, он может посоветоваться со своим духовником. Если вдруг с духовником не очень повезло и посоветоваться особо не с кем, он оказывается предоставлен сам себе или становится заложником тех наставлений, которые он получил раньше.

У пастыря тоже бывает «ревность не по разуму » – это одно из известнейших пастырских искушений начального периода, о котором писали все пасторологи. Это, например, подробнейшим образом разбирается у Киприана Керна – желание быть самым-самым выдающимся священником, быть действительно светом миру: «Раз я принял это служение, значит, я буду практически как сам Христос». А ведь нетрудно догадаться, до чего доводит попытка претендовать на роль Христа. Очень часто из этого получается этакий маленький антихрист, который ведет не к Христу, а к себе. Но «ревность не по разуму» вовлекает в самомнение, в итоге возникает младостарчество и выстраивание вокруг себя системы созависимых отношений.

Тут же вокруг такого ревностного, самоотверженного и, естественно, молодого и симпатичного батюшки, возникает круг «обожалок», которые смотрят ему в рот и говорят: «Батюшка, вы такой мудрый. Батюшка, вы такой прозорливый. Батюшка, вы меня благословили, и мне настолько легче стало!» – и все, он попал в сети этой лести. Вспомним, что манипуляции бывают не только сверху вниз, но и снизу вверх – и манипуляция гордыни ох как страшна. Никто из нас на 100% не уверен в себе, на это мы и ловимся. Если мы про себя это знаем, нам легче на это не пойматься. Если же мы этого о себе еще не знаем, то жизнь все равно научит, и если это произойдет раньше, чем человек сам спохватится, то будет очень тяжело.

Следующая опасность для пастырей – стандартная «ролевая модель» священника . У нас есть определенный стереотип, как священник должен держаться, как он должен себя вести, как он должен разговаривать, как он должен строить отношения с паствой. Можно даже создать некое подобие «классификации батюшек». Священник может быть смиренным и спокойным или, наоборот, строгим, жестким, категоричным, ревностным (иногда до гнева), фанатичным. Он может быть властным или мягким, погруженным в размышления или деятельным, уверенным или неуверенным в себе и в своей пастве, улыбчивым или мрачным. Паства иногда формирует и стереотип внешности пастыря: некий «человек без возраста» – толстый, благообразный, с окладистой бородой. Отдельный тип – «прозорливый старец».

Как видим, есть несколько «ролевых моделей», то есть несколько типажей. Думается, когда священник начинает служить, он выбирает типаж, который чем-то ему близок – эмоционально, по характеру. Например, сам он тихий, закрытый и смиренный – и выбирает именно такую «ролевую модель». Хотя, в принципе, тот же человек может стать и примером некоего «эпатажного» типа священника – то есть так войти в чуждую ему роль, что эта роль как бы «прилипнет» к его лицу, и он таким и останется. Но, как правило, выбирается такая роль, которую легко сыграть.

Чем плоха «ролевая модель»? Тем, что какая бы роль ни надевалась, если за ней, внутри ничего нет, то так или иначе паства будет чувствовать фальшь.

Можно примерить роль строгого и категоричного пастыря или, наоборот, доброго, молящегося, спокойного и так далее. Но если это не произошло изнутри, это станет пустой формальностью. Причем «ролевая модель» может даже соответствовать внутренним качествам, но если это не выросло естественным образом, а взято, примерено, скопировано с кого-то другого – более авторитетного настоятеля, к примеру, то для прихожан, которые чувствуют фальшь, это приводит к формальной церковности: «Вы изображаете «авву духоносного», а мы изображаем послушных смиренных прихожан. Но на самом деле мы знаем, что все не так, просто таковы правила игры».

В результате и церковь превращается в этакую ролевую игру: «ролевиками» становятся и пастыри, и пасомые. Для каждой стороны прописан костюм, роль, линия поведения. Выходя из церкви, они эту роль с себя снимают и идут жить своей жизнью. Мы много говорим о том, что христианство должно пронизывать всю жизнь, что это перемена души, перемена ума, но откуда же берутся люди, которые в церкви одни, а вне церкви другие? Все очень просто – им показали пример, что в церкви играют в «ролевые игры». А поскольку они были чутки к церковной субкультуре, они научились и свою роль играют так, что не подкопаешься. Еще и других научат – «новеньких», которые только недавно пришли в церковь.

«Я ночей не спал»: почему выгорают пастыри

Но перейдем к опасностям более позднего периода пастырской жизни, когда уже рвение прошло, когда какие-то роли либо играются «на автопилоте», либо уже приелись. Здесь и возникают опасности среднего пастырского возраста (понятно, что речь идет не о паспортном возрасте, а об опыте священства) – это разочарование , выгорание , уход в цинизм , уход в обесценивание . Потому что, с одной стороны, очень часто этим оборачивается лишнее рвение: «Я горел, ночей не спал, 24 часа в сутки все делал, семью забросил. Дети слабо помнят меня в лицо, матушка вырастила их одна. И что? Кто-то спасся? Кто-то изменился к лучшему? Слушают мои проповеди, но не исполняют». Начинается поиск виноватого. На следующей стадии – обесценивание своего служения («Все, что я делал – все зря!»).

Иногда просто церковные реалии оказываются совсем не таковы, как об этом мечталось романтичному юноше. Или как представлялось возвышенному человеку средних лет, который решил поменять жизнь, бросил все, ушел в церковь, ему предложили рукоположиться, он радостно согласился Христу послужить, но потом понял, что вход свободный, а выход – нет. Он смирился: «Жизнь моя такая, буду служить… Кадило, кропило – и отстаньте со своими вопросами».

Есть «ролевая модель» такого непроницаемого, непонятного, отстраненного священника – иногда в этом случае именно на нее и переключаются пастыри в ситуации разочарования.

Нельзя сказать, что это проходит бесследно для прихожан, потому что прихожане под руководством такого священника нередко тоже приходят к потере веры, к ее охлаждению. Потому что имели в его адрес ожидания, что он будет жить церковью, что он будет гореть верой, а он такой равнодушный, как будто отмороженный. И несчастный. Он может быть и просто непроницаемым, может быть толстым, пьяным, но все равно не счастливым – он не выглядит очень счастливым. Либо говорит постоянно что-то обесценивающее, что-то унижающее паству, чтобы на фоне этой паствы чувствовать себя получше в этом жизненном кризисе.

Бывает и так, что священник не ушел совсем в такой цинизм, а ушел в активные дела. Подмена духовного секулярным – это еще один пастырский риск, который прихожанам и обществу в целом обходится очень дорого. Обычно либо чувствуя охлаждение веры, либо стремясь быть отмеченным начальством, пастырь начинает активно заниматься внешними делами, не духовными. Они могут быть очень хорошими, являть собой его социальное служение. Они могут быть и сомнительного свойства – борьба с гей-парадами или походы на выставки с погромами. Но чем бы ни занимался такой пастырь – все это, по большому счету, лишь бы отвлечься от духовной жизни, лишь бы это выглядело церковно – в том понимании церковности, которое есть в нашей церковной субкультуре.

Как правильно жить своей жизнью

В сочетании с ревностными не по разуму прихожанами это приводит к активизму , который и их, в общем-то, изначально стремившихся к духовной жизни, уводит в мир, уводит от Бога, уводит к совершенно не свойственному Церкви занятию, как то: насаждать моральные нормы всем, кто не успел увернуться. Поэтому вместо того чтобы думать о собственном спасении, люди начинают думать о чем угодно, кроме этого. Мне лично доводилось общаться с очень церковно активными людьми – из тех, кто организует клубы православных отцов, клубы православных мотоциклистов. В какой-то момент оказалось, что человек, который три или четыре года возглавляет клуб православных отцов, не знает не только молитву перед едой – ему «некогда» даже было выучить «Отче наш»!

Подобный активизм, разумеется, следует отличать от истинных дел милосердия. Исполняя последние, очень важно соблюдать баланс, чтобы, скажем, ухаживая за больными, не лишать себя и своих подопечных духовной составляющей этого милосердия. Ухаживая за больными, за умирающими, за инвалидами, за детьми-сиротами, им, кроме чисто практической заботы, можно дать и веру, и надежду, и любовь. Дело в приоритетах: милосердие должно быть сопряжено с тем, что человек сохраняет веру – принимает тех, о ком он заботится, как принял Христа, то есть отдает свою любовь.

Если это присутствует хотя бы фоном, то это дело молитвы. Если же человек подходит к исполнению дел милосердия без молитвы, он может очень быстро эмоционально выгореть на этом. Потому что многие бросаются волонтерить, но их хватает всего на пару месяцев. А духовная составляющая жизни дает большую устойчивость: человек не просто не выгорает, а он находит в этом силы для последующего служения и находит больше возможностей. Не всегда можно помочь физически, например, неизлечимо больным, но всегда можно помочь духовно, душевно.

Но, к сожалению, духовной составляющей может и просто не быть. Активная деятельность может быть просто подменой духовной жизни. Как обрести эту духовную составляющую? На этот вопрос, в общем-то, нам отвечают все две тысячи лет истории Церкви и несколько веков святоотеческого наследия.

Но если очень кратко, нужно просто быть с Богом, молиться и искать мудрого духовного руководства – но именно мудрого. Нужно и испытывать те советы, которые вы получаете.

Рассмотрим еще некоторые из результатов, которые получаются из тех или иных угроз, существующих для пастырей и пасомых. Невротизация относится и к тем, и к другим. На первый взгляд, жертва – пасомые. Но на самом деле чаще картина другая: встречаются два невротика, один пастырь, другой пасомый. И пастырь, уже создавший вокруг себя соответствующую невротизирующую среду, начинает человека, может быть, не имевшего таких проблем, невротизировать. Если человек проблему уже имел, то он получает последующую травму.

Созависимость – проблема для обоих. Потому что опять же на первый взгляд кажется, что один агрессор, другой жертва (причем в роли агрессора могут выступать и прихожане, приходские женщины, которые совсем замучили и закомандовали батюшку, или «духовные иждивенцы», которые все время просят благословения на простейшие действия). Сколько бы он им ни говорил, чтобы думали и решали сами, они продолжают настаивать на частом и ненужном благословении.

Созависимость – это разновидность психологического насилия. Тем и страшны созависимые отношения, хотя до какого-то момента их участникам может быть вполне комфортно. А вся энергия уходит на вращение в этом круге, на поддержании этих отношений. Классический пример жены алкоголика – она очень много энергии тратит на спасение своего мужа, поэтому она выгорает гораздо раньше. Начинаются психосоматические заболевания, развиваются неврозы. При этом то, что подразумевается под спасением мужа, на самом деле является топливом для этих созависимых отношений.

Грань между созависимостью, зависимостью и своей собственной жизнью очень тонка. На мой взгляд, умение жить своей жизнью – это порождение любви, которую вы испытываете к близким.

Вы не жертвуете собой – вы, позаботившись о себе, отдаете свою любовь другому человеку в виде заботы, внимания и так далее. Это и есть жить своей жизнью, не впадая в отношения созависимости. Другое дело, если вы чувствуете, что должны во что бы то ни стало позаботиться о ком-то, иначе случится что-то плохое. Как та самая жена алкоголика: «Я должна о нем заботиться, потому что иначе он сорвется». При этом своим постоянным ожиданием, что он сорвется, она его как раз и подталкивает к тому, чтобы он сорвался, чтобы ей опять было куда приложить свое желание его спасать.

Одновременно, как все мы знаем, созависимость – это оправдание, почему в моей жизни что-то не делается, что-то не получается. Если для нас те дела, которые мы делаем для других, являются оправданием бессилия в достижении того, чего мы на самом деле хотим, значит, мы живем не своей жизнью.

Итак, мы затронули целый ряд опасностей, которые существуют для пастырей и пасомых. Упомянем еще обрядоверие – как продукт формализма. Мы нередко видим, что люди уходят во внешний ритуал, обращают внимание лишь на чинность богослужения, на то, что все должно быть правильно. Внимание и акцент переносятся на святыни, на паломничество, на выполнение определенных действий и обрядов. Возникает некий магизм мышления: если мы правильно выполним определенную последовательность действий и правильно скажем определенные слова (в кавычках, «заклинания»), то магия сработает и мы получим то, на что мы надеялись изначально. Опасность тут понятна – верить, в данном случае, мы начинаем уже не в Бога, а в правильное исполнение магического ритуала, что лишает нас богообщения.

Священник Сергий Бегиян. «Терпкий глоток» слова. О чтении как пути к Церкви и чтении в церкви

О забытой традиции чтения в храме, о том, как поступать, если Библия читается с трудом, и что делать, когда что-то в житиях смущает.

Наталья Скуратовская занимается необычным делом: проводит психологическое консультирование православных людей, в том числе священников. Кроме того, она — автор уникальных психологических тренингов для будущих пастырей. Сейчас эти тренинги успешно проводятся в Хабаровской семинарии. Недавно она выступила с публичной лекцией «Психологические манипуляции в Церкви» , которая вызвала большой резонанс в православном сообществе. Мы побеседовали с Натальей о психологических проблемах, которые возникают на приходе между священниками и прихожанами. Кто такой «метафизический отец», что значит «заламинировать грехи» и как священнику уберечься от выгорания и от запрета одновременно — читайте в интервью.

Где прячутся неврозы

— Тема «Психологические манипуляции в Церкви» возникла для вас тогда, когда к вам стали обращаться люди, столкнувшиеся с подобным в стенах храма. А на себе вы манипулятивные приемы ощущали?

— У меня такой опыт был, но я изначально неподходящий объект для манипуляций. Так сложилось мое детство: у меня были не авторитарные родители, и уже с двух-трех моих лет они были готовы не требовать, а обосновать свое требование, поэтому у нас сразу сложились достаточно взрослые отношения. Эта установка потом сохранилась в общении с любыми авторитетными людьми. Мне легко не согласиться, задать уточняющий вопрос, не боюсь быть белой вороной, «маргиналом», не переживаю, что меня не так воспримут. Я вынесла из детства ощущение собственного принятия, поэтому мою самооценку не снижает, когда мне говорят, что я «неправильная, недостаточно православная». Стараюсь отделять конструктивную критику, помогающую работать над собой, от манипулятивных приемов или обесценивания.

Я в Церкви с 18 лет, православная в первом поколении, это был мой собственный порыв. В неофитский период я сталкивалась с разным. Конец 80-х, только-только возрождалась церковная жизнь, много было неопределенностей, перекосов. На манипуляции я уже тогда реагировала: или отходила, или, по юношескому максимализму, оказывала сопротивление. Постоянно вступалась за своих друзей, которые оказывались жертвами манипуляций, и, как мне казалось, не могли за себя постоять.

Сейчас уже понимаю, что не всегда тактично вмешивалась, например, в их отношения с настоятелем. Настоятель не доплачивает клиросу, говорит, что вы же во славу Божью пришли служить, как вам вообще не стыдно быть такими меркантильными, мол, не Богу служите, а маммоне, — а люди, собственно, живут на это. И я кидалась стыдить настоятеля и вышибать из него деньги для этого клироса — реальный случай. Потом я поняла, как такие ситуации решать мягче, тактичнее и без конфликтов. А в молодости получалось, что люди, которых я пыталась защитить, попадали в категорию неудобных заодно со мной. Это меня тоже многому научило.

— Как воспринимают священника современные люди, прихожане? Кого, прежде всего, они видят — требоисполнителя, психотерапевта, небожителя?

— Все перечисленные варианты присутствуют в реальной жизни, но, к счастью, священники, кроме всего вышеперечисленного, бывают и пастырями, душепопечителями.

Действительно, кто-то видит в священнике жреца-требоисполнителя. Это люди, которые в религии ищут средство для достижения собственных прагматических целей. Поставлю свечку, чтобы выздороветь, чтобы сын в институт поступил. То есть я Богу отдам что-то, чтобы Бог, в свою очередь, позаботился о моих насущных потребностях и мирских делах.

— Но и тут ведь отношение может быть разным. Как к специалисту сферы услуг — если священник отказывается освящать что-то или крестить по требованию, тут же на него обрушивается поток негатива. Либо есть отношение снизу вверх, как к некоему высшему существу. Недавно встретила где-то в фейсбуке формулировку «сильный священник».

— Да, когда священник воспринимается как носитель неких сверхспособностей — это другой перекос, и это не полезно ни самим священникам, ни тем, кто таким образом к ним относится. Не полезно, прежде всего, тем, что формируется система завышенных ожиданий, связанных с наличием священного сана. Будто бы священник должен знать ответы на все вопросы, должен быть чуть ли не чудотворцем, самозабвенно служить 24 часа в сутки, в любой момент к нему можно обратиться и потребовать внимания. Он же святой человек, должен всегда откликаться.

Это такое искушение, которое пастырям, особенно молодым, очень трудно преодолеть. Хочется соответствовать. На выходе же имеем либо прелесть и младостарчество, либо надлом, эмоциональную и духовную опустошенность — именно из-за ощущения тщетности попыток оправдать эти завышенные ожидания, из-за ощущения собственной двойственности, несоответствия внешнего образа и внутреннего самоощущения.

Для прихожан, ищущих в священнике небожителя, того, кто за них все решит, это тоже очень неполезно. У них закрепляется состояние духовной инфантильности и безответственности — в священнике видится метафизический отец, на которого можно свалить все свои проблемы и оставаться младенцем в духовном плане до конца дней своих.

Часто бывает, что складываются такие деструктивные отношения, но обе стороны этим довольны. Инфантильные прихожане находят священника, самолюбию которого льстит такое отношение, и он начинает верить, что он «не такой, как прочие человецы», особенный, что любая мысль, которая пришла ему в голову, вложена Господом.

Если такого священника спрашивают о вещах, о которых он понятия не имеет, он говорит любую отсебятину, но считает, что это воля Божья через него так проявляется.

По большому счету, это прелесть. В таких отношениях обе стороны получают свои, в том числе психологические, выгоды. Но к духовной жизни это имеет, скорее, негативное отношение. Такие прихожане пребывают в иллюзии спасительности выбранного пути, порой в этих отношениях как раз прячутся неврозы, страх непредсказуемости бытия. Часто именно такие приходы окружают себя стеной враждебности ко всему внешнему, мирскому, исканием признаков конца света, эсхатологическим неврозом — все плохо, только у нас спасение, кругом враги, только с нашим батюшкой или в нашем монастыре спасение.

Как тут христианам быть «солью мира», при таком отношении к этому самому миру, совершенно непонятно.

«С нами иначе нельзя»

— По моим ощущениям, многим православным нравятся как раз священники-манипуляторы. Почему людям хочется, чтобы ими манипулировали?

— Здесь стоит начать с того, для чего вообще многие люди приходят в Церковь и чего они в ней ищут. Когда ищут защиты от своих страхов, подтверждения того, что есть какой-то единственно правильный путь, то с батюшками определенного склада они это находят. Нередко люди приносят в Церковь свой собственный опыт созависимых отношений, в которых они являются стороной слабой, а есть кто-то сильный, авторитарный, в психологическом плане агрессивный, кто их заставляет…

— …родители, муж или начальник?

— Да, это все происходит потому, что люди, привыкшие к подобным отношениям, легко встраиваются в такие же отношения, в определенном смысле им в них комфортно, потому что не надо в себе ничего менять.

— Таким людям обычно очень не нравится, когда священник говорит: «Думайте сами».

— Да, для них это свидетельство того, что это какой-то неправильный, «слабый» священник, не хочет он всех «усыновить» — в смысле признать вечными младенцами, которыми надо манипулировать, которые по-другому не понимают.

Второй момент: люди со склонностью к созависимым отношениям эти отношения привычно оправдывают — «С нами иначе нельзя». У них уже искажен образ самих себя. В таких священниках, которые на них смотрят сверху вниз, они видят подкрепление этого искаженного образа, их картина мира подтверждается, и это успокаивает: «Я знал, что ни на что не гожусь и своим умом не проживу, ну вот и батюшка мне говорит это, и надо его во всем слушаться».

Это ментальность, которая является следствием и исторических причин. Об этом мать Мария Скобцова писала еще в 1930-е годы: что когда Церковь в России перестанет быть гонима и власть ее будет поддерживать, на поверхность выйдут те же самые люди, которые из газеты «Правда» узнают линию партии — кого им ненавидеть, кого осуждать, а кого одобрять. То есть люди с нерефлексивным, некритичным мышлением, полагающие, что на каждый вопрос существует один-единственный ответ, и не способные посмотреть на проблему во всем ее разнообразии.

Люди с таким некритичным мышлением, придя в Церковь, сначала будут учиться — искать себе наставника, который в тех же категориях даст им этот «единственно правильный ответ», а потом, когда поймут, что основную концепцию уже усвоили, в том же духе «непогрешимости» будут учить от имени Церкви, предавая анафеме всех, кто с ними не согласен. То, что это станет доминирующим типом церковности — это было совершенно логично предсказано, исходя из социально-психологических фактов начала ХХ века.

— Верующие действительно отождествляют мнение любого священника с мнением Церкви…

— Здесь основная подмена в том, что авторитет Церкви в высоком смысле этого слова распространяется на отдельных ее представителей, а несогласие с отдельными представителями Церкви преподносится как отвержение Церкви как таковой. При этом мы забываем, что в истории православия существовали внутри Церкви разные позиции, споры. Вспомнить хотя бы Вселенские Соборы — в каких дискуссиях рождались истины, и то, что в Православной Церкви нет догмата о чьей-либо непогрешимости. Мы осуждаем католиков за догмат о непогрешимости Папы, а у нас при этом многие священники (не говоря уж о епископах) претендуют на такую же непогрешимость своих суждений, становясь «мини-папами» во вверенных им приходах, благочиниях или епархиях, а любое несогласие со своим частным мнением воспринимают как нападки на Церковь.

Громче всех нетолерантное меньшинство

— С другой стороны, священника, который говорит что-то отличное от мнения большинства, воспринимают как «неправильного».

— Они видят непогрешимость не в любом, а только в том, кто подтверждает их собственную картину мира и Церкви.

Насчет большинства — тут тоже все неоднозначно. Особенно в последние годы, когда внутри РПЦ отчетливо наметились различные тенденции. Однажды в компании священников, преподавателей богословия, мы насчитали внутри РПЦ 8 различных «религий», почти не пересекающихся друг с другом — от крайних фундаменталистов до сторонников парижской школы богословия. Изнутри каждой фракции видится, что «у нас православие самое правильное, а кто с нами не согласен, те не вполне православные».

Собственное мнение кажется мнением большинства. Хотя мы обычно не знаем мнение большинства — наиболее громко звучит голос нетолерантного меньшинства. Те же крайние фундаменталисты — это не большинство, но они громко заявляют свою позицию. А священноначалие не оспаривает их по разным причинам, поэтому кто-то начинает это воспринимать как позицию всей Церкви. Например, кто-то из фундаменталистов выступает против некоторых культурных явлений, а внешние начинают думать, что Церковь везде лезет: в театры, школы и т.д. со своим мнением и запретами.

— Но люди нецерковные обычно видят это мнение в прессе церковной: таких священников печатают, зовут на телеканалы, поэтому их и воспринимают как рупор церковный. А прихожане, как люди, присоединяющиеся к мнению большинства, начинают считать, что если ты все это критикуешь, то ты какой-то нецерковный… Насколько эта ситуация нездорова, или, может, она естественна? И к чему это может привести?

— Ситуация объяснимая, хотя, конечно, ненормальная. Подобное мы наблюдали в советское время применительно к разным явлениям: все ведет к выхолащиванию смыслов.

Люди в Церкви собираются не для выяснения отношений по социальным вопросам, но именно за счет этих дискуссий подменяется само понятие христианской, церковной жизни. Фокус внимания смещается со спасения, обожения на попытки навязать некие внешние моральные нормы окружающему миру. Хотя если вернуться к Евангелию, Священному Преданию, это никогда не было задачей Церкви.

— Нынешние семинаристы, будущие пастыри — на какие образы они сейчас ориентируются? Они понимают, что от них хотят прихожане, чего хотят они сами?

— По моим наблюдениям, понимают, но далеко не всегда. Приходят, руководствуясь самыми разными соображениями: от желания послужить Богу и людям до восприятия семинарии как социального лифта: живу в деревне, денег нет, перспектив нет, а тут пять лет на всем бесплатном, да и вообще в Церкви главное — пристроиться, а дальше уж как-нибудь, можно жить и зарабатывать…

Семинария в большей степени задает ту атмосферу, в которой формируются будущие пастыри. Семинарии очень разные: и в плане установок, и методов воспитания. Есть, на мой взгляд, и довольно деструктивные духовные школы, в которых воспитывают отношения жесткой созависимости, где основная цель — встраивание в систему иерархических отношений.

Священники не понимают азов кризисной психологии

— Я общаюсь с большим количеством священников, и по общению легко определить: учился ли человек в семинарии или сначала окончил светское учебное заведение, а семинарию, возможно, заочно. Стиль публичной речи молодых священников, которые окончили только семинарию, полон церковнославянизмов, клишированных оборотов, они совершенно не умеют «переключать регистры» и говорить как живые люди. А человек после светского вуза легко эти регистры переключает.

— Усваивается определенная манера речи и поведения — в этом проявляется одна из проблем современного духовного образования, да и в целом внутрицерковного общения. Большинство священников совершенно не владеют искусством диалога, они монологичны: он вещает — ему внимают. Любой вопрос (не говоря уже о несогласии) вызывает реакцию почти паническую, которая нередко выражается в попытках «заткнуть» рот несогласным.

— Часто это прослеживается у преподавателей семинарии…

— Да, отсюда и начинается неумение вести диалог, манипулятивные приемы — использование формального статуса как возможность заставить замолчать своего оппонента. Это переносится потом и на священническое служение.

Когда я работала с ребятами в Хабаровской семинарии, мы занимались развитием коммуникативных навыков, умением организовывать дискуссии, слушать собеседника, говорить на языке своей аудитории. А потом в семинарии проводился проект (который, надеюсь, продолжится и дальше) «Пастырская практика»: семинаристы выполняли реальные церковные задачи, взаимодействуя не только с прихожанами, но и с различными нецерковными аудиториями: школьниками, студентами, воспитанниками интернатов для больных детей, солдатами срочной службы. Организовывали «десант» из старших семинаристов в сельские приходы для помощи тамошним настоятелям: катехизация, беседы с прихожанами, организация мероприятий для школьников поселка. Мы с семинаристами отрабатывали навыки общения на языке аудитории, чтобы понимать мотивы, интересы людей, адекватно реагировать на возражения.

У нас были такие занятия: я делила группу на «священников» и «антиклерикалов». Вторые составляли списки всех типичных претензий к Церкви, начиная от пресловутых «попов на мерседесах», и те, кто был в роли «священников», должны были на эти претензии обоснованно ответить — не формальными отговорками, а так, чтобы это соответствовало их убеждениям, без лукавства. Потом группы менялись, чтобы у каждого была возможность научиться адекватно реагировать на «спорные вопросы». Благо, в тренинговом формате у них была возможность поработать и с собственными убеждениями тоже. Когда дается ответ, формально одобряемый, но сам священник в него не верит, этот ответ никого не убеждает, воспринимается как лицемерие. А когда удается свои собственные сомнения вытащить, озвучить, осмыслить, ответы даются уже на другом уровне, и нет страха столкнуться с вопросами.

Претензии к Церкви — это легкая задача. Более сложный уровень работы со старшекурсниками — это претензии к Богу: почему Он допускает страдания невинных, что говорить родителям детей-инвалидов или родителям, потерявшим детей.

В жизни конкретного священника это всплывает постоянно: многих в Церковь приводят именно скорби. При этом священники не понимают азов кризисной психологии: что такое горе, как оно переживается, какие есть стадии, как с этим работать в плане душепопечения — что человеку можно говорить, что нельзя ни в коем случае, что его разрушит.

(В данный момент как раз пишу статью на эту тему: «Священник и горе».) Я считаю, что это должен знать каждый священник, но пока еще практически ни в одной семинарии этому не учат.

У нас, к сожалению, в Церкви есть укорененные мнения по поводу того, «как за какие грехи Бог наказывает», хотя я с этим категорически не согласна, да и святые отцы от этого предостерегают. Люди суд Божий подменяют своим собственным судом.

— Тем самым травмируя людей, которые травмированы и без этого…

— Да, а иногда приводя в такое отчаяние, что это отталкивает от Бога навсегда. Я сталкивалась с такими случаями именно как психолог. Люди пытались получить утешение в Церкви после смерти детей или во время тяжелой беременности, угрозы выкидыша. Или женщина православная, но не очень церковная, приходит на исповедь, а ей говорят: «А, брак-то у тебя невенчанный — умрет твой ребеночек или больной родится! Проклят твой ребенок от Бога за твои грехи, за твою жизнь!» И такая позиция, которая была господствующей в 90-х годах, до сих пор существует.

Насколько духовны надутые щеки?

— Что для прихожан «хороший» священник? Насколько важны его внешний облик, манера поведения? Как это влияет на отношение к нему? По моим ощущениям, чем проще священник себя ведет, тем меньше к нему пиетет, слабее восприятие его как священника. А чем надутее щеки, чем длиннее борода, эпатажнее, манипулятивнее поведение, тем больше к нему уважения, тем более духовным он видится людям.

А представление о том, что такое духовность, у разных людей разное. Обычно духовность — это подтверждение их собственных представлений о том, что такое хорошо, что такое плохо. То есть чем больше батюшка это подтверждает, тем он духовнее. При этом представления могут быть агрессивными, далеко не христианскими.

Что касается надутых щек, манеры поведения, подчеркивания своего статуса — да, есть значительная категория прихожан, для которых это свидетельство того, что батюшка — особый человек, с особыми дарами. А если он ведет себя просто, им кажется, что он роняет достоинство священного сана, не умеет заслужить авторитет.

В то же время для людей думающих (не тех, которые ищут готовые ответы на все вопросы) все наоборот: они не будут общаться с «надутым и важным», а будут искать того, кто умеет разговаривать нормальным человеческим языком. Так происходит расслоение «церковных субкультур».

Люди расходятся по разным приходам, а если на одном приходе разные батюшки, может возникнуть внутренний конфликт, в том числе и между священниками: появляется некая конкуренция. Не секрет, что порой батюшки ревниво относятся, к кому сколько прихожан на исповедь стоит, сколько у кого духовных чад. Это может служить поводом для скрытых войн, зачастую манипулятивных, а иногда, к сожалению, и для интриг.

Но в отдаленной перспективе ставка на благообразный внешний вид, на «надутые щеки» себя не оправдывает. Кроме внешнего есть еще и внутреннее, и если священник приводит пасомых к внутреннему опустошению или озлоблению, ничего, кроме вреда, своим служением он принести не сможет.

Мало кто серьезно занимался этим вопросом с позиций святоотеческой аскетики. Но есть, например, отец Гавриил (Бунге), многим известный, который занимался патристикой, еще будучи католическим монахом, а потом принял православие и присоединился к РПЦ. В свое время, исследуя вопрос духовного опустошения священнослужителей (я этим интересовалась в связи с синдромом пастырского выгорания), он писал, что попытка компенсировать внутреннюю опустошенность внешней активностью совершенно разрушительна и для пастыря, и для паствы. В итоге священник закрывается от своих духовных проблем, и прихожан своих тоже ведет от духовного к внешнему.

Внешняя активность может выражаться в очень хороших формах — социальном служении, например, но может и быть пресловутым «православным активизмом» с погромом неблагочестивых выставок и т.д. Годится что угодно, лишь бы отвлечься от духовной жизни. И при этом чувствовать себя людьми, занятыми церковным деланием. Но за всем этим стоит опустошительное самооправдание.

Заламинируйте свои грехи

— Основное место встречи священника и прихожанина — это исповедь. Есть ли разночтения в понимании таинства исповеди священниками с одной стороны и прихожанами с другой? Могут ли тут быть манипуляции?

— Конечно. И проблемы есть, и манипуляции могут быть. Причем проблемы отчасти системные. Само понятие покаяния в массовом церковном восприятии порой подменяется книжками типа «Тысяча и один грех». И подготовка к исповеди часто формальна, а порой и манипулятивна, с требованием признать грехом то, что внутренне грехом не считаешь. Понятие покаяния подменяется неким формальным ритуальным действом, которое к внутренним изменениям человека не побуждает.

Вторая подмена: для некоторых прихожан исповедь — это заменитель психотерапии. Под видом исповеди они стараются рассказать священнику о тяготах своей жизни, вместо исповеди получается самооправдание: какие все плохие, как я страдаю от них. «Грешен гневом, но они же любого доведут!» Или спрашивают советы, что с этим делать, а у батюшки не хватает смелости сказать, что он не знает, и он дает стандартно-благочестивый ответ, который к внутреннему состоянию спрашивающего никакого отношения не имеет.

В моем представлении, хороший, «сильный» священник — тот, кто не боится признать, что он знает не всё. Который может своему пасомому сказать: я не знаю, что тебе ответить — давай вместе помолимся. Который не пытается подменить Бога для своих пасомых.

«Батюшка, что мне делать?» — это, с одной стороны, манипуляция священником, перекладывание на него ответственности. А большинство священников не обладают тем уровнем святости и прозорливости, чтобы достоверно сказать, выходить или не выходить замуж за этого человека, искать или не искать другую работу (если речь не идет о чем-то явно криминальном). Но коль такой вопрос задан, батюшка нередко считает себя обязанным на него ответить. И эти ответы рушат судьбы. Получается, с одной стороны, священник манипулировал доверием, своим скрытым страхом потерять авторитет, а также гордыней, что я такой особенный, Бог дал мне право судить обо всем.

Исповедь не для того, чтобы грехи перечислить, а для того, чтобы измениться, оставить свои страсти. Это признание своих ошибок и готовность к ним не возвращаться. А в реальной жизни бывает, что люди год от года приходят с тем же списком, исповедь становится формальным допуском к Причастию, а Причастие становится формальной процедурой, подтверждающей твою принадлежность к Церкви. Как горько шутил один знакомый священник: ну что они приходят с одним и тем же списком — пусть заламинируют, а если от чего-нибудь избавятся, я сам подарю им маркер, чтобы вычеркнуть…

Это одна из тех вещей, которая в нашем церковном возрождении не вполне возродилась.

— А откуда она должна была возродиться, из каких времен?

— Это тоже непростой вопрос: многие аспекты церковной жизни фактически возродились по образцам конца Синодального периода — не лучшего, скажем прямо, времени существования нашей Церкви. Думаю, прежде всего, нужно возрождать смыслы, а формы искать в честном открытом диалоге.

— Чем покаянное чувство отличается от чувства вины? Как мне кажется, люди часто эти два чувства путают: если человек не ощущает в себе пресловутого «я хуже всех, я хуже всех», ему кажется, что и нет у него никакого покаяния.

— Отличить можно по вектору приложения усилий: нормальное покаянное чувство должно побуждать человека к изменению — не к самоуничтожению, не к самобичеванию, а к тому, чтобы изжить в себе страсти, исправить совершенные ошибки. Нельзя сказать, что наше чувство вины всегда вредное, всегда необоснованное, но не надо путать навязанное чувство вины и голос совести. Мы совершили ошибку, но можем ли мы ее исправить или нет? Причинили зло человеку: можем его исправить или нет?

— А если не можем исправить?

— Так бывает, если мы человека убили или он сам умер. Но обычно мы считаем, что всё, отношения разорваны и ничего изменить нельзя, но на самом деле мы можем и прощения попросить, и что-то исправить, сделать что-то для человека, которого мы обидели. Наши собственные страхи, самолюбие мешают этому исправлению.

Есть объективные ситуации, которые мы не можем поправить. Тут возникает следующий вопрос: как мы можем это искупить — перед Богом и людьми? Вспомним, что в православии не юридическая концепция спасения, спасаемся мы по милости Божьей. Человек причинил непоправимое зло, но он может постараться сделать какое-то добро. Например: женщина сделала аборт, потом воцерковилась, раскаялась, но исправить уже ничего невозможно, смерть есть смерть. Но всё возможно искупить любовью: к своим детям, чужим, помощью другим женщинам в такой трудной ситуации — и психологической, и материальной. Если совесть подсказывает, что нужно искупить, то всегда можно найти возможности.

— Покаянные молебны, которые служатся для женщин, совершивших аборт, — это не тупиковый путь? Считается, что это должно оказать им какую-то поддержку…

— Сами по себе эти молебны могут усилить деструктивное чувство вины, если все ограничить только молебнами, без добрых дел. К этому ведет осознание неисправимости содеянного одновременно с осознанием (иллюзорным) того, что Бог не простит. И надеяться на искупление посредством молебнов нельзя: Бог прощает не потому, что человек определенное количество раз совершил определенные действия, а потому, что человек изменился.

Духовная жизнь — это внутреннее перерождение, а если женщина, совершившая аборт, будет продолжать жить с чувством непрощенности, непоправимости содеянного, она будет продолжать нести зло в мир, не сможет дать любви ни своим детям, ни мужу, не сможет помочь другим людям, а все ее силы будут направлены на самоуничтожение. Убить себя даже в психологическом плане — это не исправит зло. Наша Церковь самоубийство не одобряет ни в каком виде.

Разница между покаянием и чувством вины — в созидательности или разрушительности данного чувства.

Пастырское раздвоение личности

— Дружба священника с прихожанами: насколько распространенный тип отношений, есть ли тут подводные камни?

— По моим наблюдениям, это не самый распространенный тип отношений, именно потому, что часто считается, что священник должен быть «особым», слишком человеческие отношения могут уронить его авторитет. Порой и сам священник считает нужным играть перед прихожанами некую роль, усвоенную им либо по образцам духовной школы, либо от тех священников, которые способствовали его формированию. Поэтому иногда он считает дружеские отношения не очень для себя приемлемыми.

Реальные опасности тут тоже бывают: излишняя фамильярность священника с прихожанами может сделать его объектом манипуляций с их стороны. Полезно это или не полезно — зависит от зрелости священника. Если это отношения взрослых людей, это, скорее, полезно. Если это приятельство — вместе пиво попить, порой и позлословить, то это может потом осложнить пастырские отношения.

— Профессиональное раздвоение личности — как часто это у священников бывает? Как избежать того, что человек в храме один, а с друзьями, домашними — другой?

— Бывает такое нередко, потому что сама система церковных отношений диктует определенную роль. Священник не находит в себе сил уйти от требований внешней среды. Опасность очевидна — это внутренний конфликт. Возникает вопрос: где же он настоящий? Если в храме он не настоящий, это подрывает его веру в конечном итоге, приводит к кризисам не только психологическим, но и духовным: к «расцерковлению», уходу из священства.

Человек понимает объективные проблемы церковной жизни, и попытка убедить себя, что этих проблем не существует, часто приводит к такому раздвоению — как священнослужитель он тоже имеет отношение к этим проблемам, но ничего изменить не может, поэтому проще их не замечать или оправдывать. Возникает «стокгольмский синдром» — эмоциональное оправдание «своих» агрессоров. Такая раздвоенность чревата глубоким неврозом.

Как избежать этого? Нужно, чтобы во внутреннем мире было меньше страха и больше искренности. А вот какими методами этого добиваться — тут нет универсального рецепта, зависит от того, что у конкретного человека есть сейчас.

— Какие выходы находят священники из этой ситуации, кроме снятия сана?

— Есть несколько выходов, и далеко не все они конструктивны. Один из самых распространенных — церковный, профессиональный цинизм. Да, работа у меня такая, кадило-кропило, жрец-требоисполнитель, буду таким, раз прихожане и священноначалие так хотят. С одной стороны, это обесценивание своего служения, своей миссии, с другой — защита от совсем уж деструктивных поступков: чтобы не спиться, например.

Как я уже сказала, еще одним «выходом» является созависимость, идентификация себя с агрессором. Либо уход в отрицание, в защитную позицию: мол, Церковь свята, и всё в ней свято, я во всем неправ, а Церковь во всем права. Это невротическая позиция, не полезная ни для священника, ни для паствы, но довольно распространенная.

Третья позиция: всё это перерасти, в самом себе «отделить зерна от плевел», выйти из мифов, отчасти придуманных самим, отчасти навязанных церковной средой, к более объективному осознанию церковной реальности. Осознать: что я могу сделать конкретно такого, что соответствует моим убеждениям, моей вере. И через это преодолеть раздвоенность.

Хотя в реальной жизни бывает, что когда священник пытается пойти по этому пути — быть нелицемерным с людьми и Богом, быть искренним — он встречается с проблемами внутрицерковными. Его начинает выдавливать система: начальство, люди, которые с ним служат — и этому очень трудно противостоять.

Выгорают душевно активные

— Пресловутое выгорание: некоторые утверждают, что это не проблема, не повод для сочувствия. Это — грех. Мол, у всех бывает, а кто не справляется, тот сам виноват, лузер, предатель в рясе и т.п. И нечего вообще эту тему поднимать.

— Обычно это утверждают те же люди, которые считают, что священник — это сверхчеловек, несгораемый терминатор, который 24 часа в сутки семь дней в неделю должен быть святым чудотворцем, аскетом, всем все давать, что попросят. Это манипуляция с целью отказать священнику в праве на человеческие чувства, в праве на ошибку, на слабость. Очевидно, что это в корне неверно: священник остается человеком, которому бывает тяжело, который устает, у него бывают сомнения.

Эмоциональное выгорание — это профессиональный риск, связанный с постоянным общением с большим количеством людей. Особенно он силен в «помогающих» профессиях, к которым относятся священники, врачи, психологи — все те, к кому идут с проблемами, от кого ожидают эмоциональной поддержки. Естественно, человек, добросовестно относящийся к своему служению, начинает вкладываться в это эмоционально. Плохо, если нет возможности восстанавливаться — и объективно, и из-за непонимания того, что такое эмоциональный ресурс и как его надо восстанавливать. Есть запрос: должен служить, давай, у тебя благодать. А если чувствуешь усталость, опустошенность, значит, плохо молишься, ты плохой священник.

Это манипуляции, с одной стороны, любовью, с другой — гордостью, с третьей — страхом обесценивания. Это очень тяжелая для священнослужителя ситуация. Многие и сами верят в подобное, и пока у них еще есть силы вытаскивать себя, служить, общаться с людьми, вместо того чтобы вовремя сделать паузу, восстановиться и вернуться с новыми силами к своему служению, вымучивают из себя это служение и доходят до крайней степени опустошения.

В последней стадии выгорания есть физиологическая потребность в отчуждении от всех людей. Так и священник чувствует, что его уже почти «сожрали», и он уходит в крайнюю защитную позицию, чтобы хоть что-то от своей личности оставить. Кончаются силы, сложно встать утром, не говоря уже о большем.

Это не грех, это профессиональный риск. Поэтому нужно, во-первых, знать, что такая проблема есть, а во-вторых, вовремя остановиться и восстановиться. Но нужно, чтобы это понимали не только сами священники, но и священноначалие. А прихожане должны понимать, что священнику дана особая сила совершать таинства, а не сверхчеловеческие возможности. Прихожане не должны использовать священника как постоянного «донора».

В тренингах для священников мы этой проблемой занимались, потому что это частый запрос: где взять силы на все? За консультацией часто обращаются именно с позиции «больше не могу»: «Перегрузка, ничего не могу, не хочу, личная жизнь рухнула, детей не вижу, матушка в депрессии, все плохо». А все плохо потому, что нарушен баланс между служением и личной жизнью, между отдачей и восстановлением. Есть завышенные ожидания, которые человек старается оправдывать. И тут надо остановиться и начать восстанавливать этот баланс.

В Православной Церкви эта проблема озвучена буквально в последние годы. В начале 2011-го я выступала на Рождественских чтениях с докладом о пастырской психологии, по итогам первой школы пастырей (тогда еще на Камчатке это мы проводили), о психологических запросах. Коснулась темы выгорания и была буквально предана анафеме возмущенной православной общественностью. Активные женщины из зала кричали мне: «Как вы смеете! Кощунство! Вы клевещете, благодать священства гарантирует от выгорания! Такого не может быть!» При этом священники, сидевшие в зале, кивали, подходили ко мне, благодарили, что «хоть кто-то в нас людей увидел», брали координаты, говоря, что вот, есть у меня проблемы, которые не с кем обсудить: «Кажется, вы поймете — можно с вами?»

Так у меня началось психологическое консультирование священников. После этого буквально года не прошло, как наш Патриарх высказался про пастырское выгорание и тема перестала быть табуированной. Но все равно многие до сих пор считают, что пастырское выгорание — это про ленивых священников. Хотя я бы сказала, что это не про тех, кто духовно ленив, а про тех, кто душевно активен. Кто сильно рассчитывал на силы душевные, и служение людям слишком затянуло, с головой.

А Католическая Церковь и протестанты с этой проблемой работают уже не первый десяток лет. Например, есть такая практика, как «дома обретения новых сил» — в Германии точно такое есть, по-моему, и в Италии. Начинали это католики, потом объединились с протестантами. Это своего рода санатории для священнослужителей, подвергшихся пастырскому выгоранию, трехмесячный курс терапии. Эта терапия включает в себя и время для индивидуальной молитвы, и (когда они уже более-менее восстановятся) участие в богослужениях — священнику надо литургисать, Евхаристия целительна.

Такая практика есть, но когда я рассказывала о ней нашим православным священникам, реакция была — горький смех: «Так и вижу, как мой архиерей отпустит меня лечиться от пастырского выгорания, будет бережно ко мне относиться, разгрузит меня от епархиальных послушаний…»

У нас проблема комплексная. Священник отчасти может себя защитить, и мы на тренингах с этим разбирались: как организовать свою жизнь, чтобы причины выгорания по возможности свести к минимуму. Найти возможности восстанавливаться и в течение недели, и в течение года — в цикл богослужебной жизни включить такое же циклическое восстановление.

И один из аспектов — как построить взаимоотношения с архиереем, как защититься в случае отказа от каких-то епархиальных послушаний, чтобы не попасть под прещения. Это было на уровне «помоги себе сам». Как вы понимаете, архиереи очень редко обращаются за психологической консультацией.

Что отталкивает от Церкви

— Я думаю, ни то, ни другое. То, что присутствие священников в соцсетях отслеживается, «каждое ваше слово может быть использовано против вас» — в церковной среде это очень актуально. Для многих это единственный способ откровенно обсудить какие-то свои мнения, сомнения. Бывает, что это стихийная психотерапия — психическое напряжение настолько велико, что можно его выплеснуть или в чем-то деструктивном, либо под псевдонимом высказаться о наболевшем.

К сожалению, многие священники даже не допускают себя до мысли о психотерапии, им кажется, что если они обратятся к психотерапевту, то уронят свой авторитет как священника. Но это ловушка — поддерживать свой авторитет ценой собственного здоровья и жизни.

Но когда собирается круг таких же людей с теми же проблемами, разочарованиями (а так как система у нас одна, то и разочарования похожи), часто вместо осознания и осмысления это ведет к взаимному индуцированию цинизма и обесценивания. С психологической точки зрения помогает, а с духовной — если это не переходная стадия, а конечная, — может быть вредно.

— Я слышала, в Польше у католиков есть реабилитационные центры для священников-алкоголиков. А как у нас относятся к священнику, например, с алкогольной зависимостью?

— Отношение разное. На наших тренингах для священников есть такое упражнение: мы выясняем, что людей приводит в Церковь, а что отталкивает. В большинстве групп, с которыми я работала, причина номер один, которую чаще всего называют, — это грехи пастыря. Священники сами осознают, насколько их грехи и зависимости могут разрушительно влиять на прихожан. Но то, что осознают между собой, в узком кругу, не означает, что в присутствии прихожан они этих грехов не отрицают (частая позиция — это отрицание проблемы). У людей с зависимостями в принципе отрицание — очень распространенная позиция, а все те, кто пытается указать на проблему, попадают в категорию врагов, злопыхателей, исключаются из круга общения.

Отношение со стороны прихожан чаще всего осуждающее. Есть категория, для которых это является оправданием собственных грехов: вот и батюшка у нас не святой, а мне — так сам Бог велел. Но того отношения, которое помогло бы батюшке справиться с зависимостью, не встречается практически никогда. Нужно понимание: не быть для него агрессором, но и не становиться «спасателем», который помогает оставаться в этом положении.

— По-моему, у нас единственным способом «помощи» батюшке является отправка его на какое-то время в запрет…

— Несколько раз я сталкивалась с исключениями. Реальная ситуация: священник служит один на сельском приходе, трудная семейная ситуация, он начал с горя-тоски выпивать. В какой-то момент скатывается к алкоголизму до такой степени, что прихожане начинают жаловаться епископу. Епископ в запрет его не отправляет, а переводит в городской храм под руководство настоятеля, который имеет навыки реабилитации.

В одной епархии даже шутка была, что это у нас «реабилитационный храм». Настоятель там был и в духовном плане уважаем, и помогал справиться не только с зависимостями, но и из отчаяния вытаскивал — такой вот психолог от Бога. А архиерей адекватно оценил, что такое сокровище в епархии есть, и можно использовать это для помощи священникам в сложных ситуациях. И на год-два такого священника в этот храм назначали, а когда настоятель говорил, что такой-то отец в порядке, можно его отпускать, священник получал новое назначение.

Но, во-первых, нужны такие люди в епархии, а во-вторых, возможно такое в небольших епархиях, где хоть какие-то личные отношения между архиереем и священниками имеют место быть.

— Как бы ответили на этот вопрос прихожане: что отталкивает их от Церкви? По моему ощущению, не грехи священника, а скорее, лицемерие.

— Я бы назвала две причины для прихожан: первая — лицемерие, а вторая — «шли за любовью, а получили насилие». Шли за Евангелием, за внешними обещаниями, что «Бог есть любовь», христианство — это путь спасения, путь приближения к Богу. Но, приходя в Церковь, люди этой любви не видели. Наоборот, им быстренько объясняли, что это они сами настолько плохи, что не видят ее, им надо работать над собой, смириться, исправиться. И когда люди понимали, что стали еще несчастней, чем были, что любви теперь еще меньше, чем было до прихода в Церковь, это и становилось одной из причин ухода, вплоть до отпадения от христианства, от веры в Бога.

— И люди видят личные грехи священника, одновременно слушая его цветистые проповеди, в которых священник обличает эти самые грехи в других…

— Да, это то самое лицемерие, с которым психически нормальный человек примириться не может, у него возникает когнитивный диссонанс. Если у священника видны грехи, но он с ними борется, раскаивается (духовная брань есть не только у прихожан, но и у священника)… Тут можно вспомнить историю, рассказанную митрополитом Антонием Сурожским, как ему в молодости пришлось исповедоваться у священника-пьяницы, и эта исповедь перевернула его жизнь. Священник так искренне плакал вместе с ним, так сопереживал, осознавая свою недостойность…

Уныние или депрессия, батюшка или психотерапевт?

— Как человеку (неважно: священнику или прихожанину) понять, что у него есть именно духовная жизнь? Человек иногда может путать духовную жизнь с некой самопсихотерапией, которая помогает справляться с неврозами, депрессией. Например, ты долгое время не причащался, появляется некий внутренний дискомфорт — ты идешь, причащаешься, и баланс восстанавливается, живешь дальше. А потом снова. И человек может подумать: может, это вообще никакого отношения к духовной жизни не имеет, лишь последовательность ритуалов, которая помогает человеку невротическому держать себя в относительной гармонии.

— Я полагаю, что понять можно по плодам. Как писал апостол Павел, плоды духа — это мир, радость, долготерпение, милосердие, кротость, воздержание… А если человек много лет ходит в церковь, а плодов духа не прибавляется, а наоборот, убавляется, то это повод задуматься, что вместо духовной жизни есть некая иллюзия.

Если человек в Церкви вместо любви учится осуждению, если вместо радости чувствует подавленность, вместо мира — озлобление, то каково качество его духовной жизни?

— Чем отличается психологический подход от подхода духовного? Как понять, в каких случаях тебе надо больше поститься, молиться и смиряться, а в каких — идти к психотерапевту?

— Замечать это надо не только в себе. Мудрому и тактичному священнику надо бы замечать это в прихожанах и советовать им обратиться к специалисту.

Один из признаков : хождение по кругу — одни и те же грехи, страсти, ситуации. И вроде бы человек с ними борется, постится-молится, принимает на себя подвиги, на него накладывают епитимии, но ничего не помогает. Это может быть указанием на то, что проблема лежит не только в духовной плоскости, а скорее в психологической, и без преодоления этой проблемы невозможно даже приступить к духовной жизни.

Второй признак — постоянное самооправдание. Все виноваты, я не виноват. Неспособность человека принять на себя ответственность за свои поступки — это один из признаков невроза.

Таким же признаком может являться озлобление, агрессия, чувство, что кругом враги, страх. Весь спектр негативных эмоций, который часто сопровождает психологические травмы и невротическое восприятие реальности.

Церковь часто предлагает другой ответ: это твои грехи, ты должен с ними бороться. Но если это невроз, то лучше справиться с неврозом, а потом с теми следствиями укоренившихся страстей, которые омрачают и духовную жизнь.

И, наконец, стоит обращать внимание на симптомы психопатологии и психических болезней. Те же эндогенные депрессии, которые не стоит путать с унынием, — это, в некотором смысле, такое же нарушение обмена веществ, как и диабет. Только нарушается баланс не тех гормонов, которые влияют на тело, а нейромедиаторов, которые влияют на сознание, на нервную систему. И если у человека упал уровень серотонина и дофамина, то, конечно, чудом Господь может исцелить, но позиция Церкви, всё же, — Господа не искушать и от врачебной помощи не отказываться.

Если депрессивное состояние не проходит, усугубляется, если от попыток бороться с унынием уныния становится все больше, если категорически хочется ограничить круг общения, по максимуму ничего не делать, если нет сил встать с утра, причесаться, зубы почистить, стоит обратиться к врачам, чтобы подобрать соответствующие препараты. Либо, если это не депрессия, но за этим стоит другое физиологическое нарушение, определиться с причиной этих проблем. Такое состояние, например, может быть при некоторых болезнях щитовидной железы.

Наши психические и соматические состояния связаны, и то, что мы воспринимаем как грех, страсть, порой имеет медицинскую причину.

Беседовала Ксения Смирнова

Отзывы

• Poisk - 07.11.2018 23:52
  biomehanik пишет здесь со знанием дела, не нужно его обвинять в бездуховности. Возможно, он сам священник, причём наверно самоотверженный и глубоко фундаментальный в хорошем смысле. Но считаю, что обе точки зрения легитимные. Да, у них разные точки отсчёта и системы координат. Не все могут выносить тяготы мира на таком уровне, как биомеханик. Думаю, психолог здесь тоже действует из любви к ближнему и иногда может оказать скорую помощь. Богу Богово, бизнесменам - тренинг, а психам - скорая помощь. А Господь рассудит.
• Белый Хорват - 16.07.2017 21:29
  Ольга, биомеханик пишет о своих внутренних проблемах. Текст Скуратовской он читал поверхностно. Ещё раз перечитайте текст, и поймёте, что текст прекрасный, а брань совершенно пустая и бездуховная.
• Белый Хорват - 16.07.2017 00:56
  Ярость благородная бьёт в словах биомеханика. Хорошо ли это? "Святая святых Церкви" - священники? Это откуда? Я всегда считал, что Святая святых - это Тело и Кровь Христовы. В целом текст непоследовательный, внутренне противоречивый и немного "донкихотский" - с мельницами биомеханик борется.
• Ольга - 09.07.2017 23:04
  Сначала мне очень понравилась статья Н.Скуратовской и я чуть не поверила ей, что всё дело в батюшках, а прочитав отзыв Биомеханика убедилась, что дело во мне. Спасибо за вразумление и "избави нас от лукавого и не введи во искушение"!
• biomehanik - 06.02.2017 20:12
  Новые апостолы: мы наш, мы новый мир построим

  Краткий ответ на статью Натальи Скуратовской «То, что мы считаем грехом, порой имеет медицинскую причину».

  Священник, которому потребовалась помощь мирского психолога – уже не священник. У священника есть только один Утешитель – Бог. Все остальные – от лукавого.

  Если священник не может помочь сам себе, значит он ничем не может помочь и своим прихожанам и цена ему, как пастырю – ломаный грош. Если священник пришёл на консультацию к психологу, значит он сам, по своей воле, отрёкся от Духа Святого, переданного ему по Апостольскому преемству священноначалия. Рассуждать о священничестве в отрыве от Святого Духа и преемства священноначалия – значит либо не понимать до конца сути вопроса, либо лукаво уводить его в сторону мирского упрощения – туда, где к священничеству можно легко применить все шаблоны погрязшего в грехе социума. Что само по себе очень привлекательно для мира – запятнать священничество ярлыком «одни из нас». Психология и всё, что с ней связано – один из таких способов низвести роль Церкви до ещё одной «сферы обслуживания», подменив Бога своими постулатами.

  Психология, как наука, есть абсолютно ничтожное человеческое учение, являющееся плодом сугубо умственных домыслов и искусственных методик последнего времени. Тысячи лет человечество существовало без психологов, обращаясь к Богу за исцелением души и тела. А тут вдруг, чуть ли не позавчера, оказалось, что жизнь без психологов и психоаналитиков невозможна в принципе и сами священники срочно нуждаются в специалистах подобного рода весьма интимных услуг. А как их можно назвать ещё?

  И если бы только исповедника... Так ещё и «тренера». Мы о ком вообще говорим – о лошадях? Их тренируют, согласен. А людей, вообще говоря, обучают. Но не слишком ли смахивает «тренерство», предлагаемое автором для священнослужителей, на разного рода экспресс бизнес-курсы с т.н. «кейсами» – домашними заготовками шаблонных примеров для заучивания наизусть и последующего «применения на практике»?

  Заслуживает внимания и упоминание о святости. Говорить об «уровне святости и прозорливости» священника, которую по словам автора ищут в священнике прихожане – это значит тотально не понимать смысла святости. СРЕДИ ЖИВЫХ ЛЮДЕЙ НЕТ СВЯТЫХ. Живущие могут быть только праведниками, но не святыми. Только живой Бог Един Свят в Пресвятой Троице.

  Святость – это прежде всего признание Богом праведной жизни, прожитой человеком или его мученичества ради веры. И только потом уже – Церковью. Возведение в святые без воли Бога и при жизни – грех. Священники – отцы духовные, но не святые отцы. Автору статьи двойка за невыученный урок!

  Насчет «сильного священника». Признать, что знаешь не всё – это не сила, а констатация факта. В этом нет ничего сильного. Ибо никто не знает всего, сколь бы он ни был обременён научными степенями и всякого рода чинами и званиями. Сила священника не в его всезнайстве, но в силе его веры и его верности Богу. Сила священника – в слезах его прихожан во время службы, когда душа рвётся к Богу от его слов и пения хора. Сила священника в том, что человек смиренно и в благоговении опускается на колени перед своим Творцом, когда тот провозглашает: «Достойно благодарим Господа!», пусть даже все вокруг стоят, заложив руки за спину. Сила священника в том, чтобы дать исповедаться перед причащением ВСЕМ, кто пришел к Богу на исповедь и на причастие – даже если это существенно увеличит продолжительность литургии – потому что он выполняет свой долг перед Богом и перед людьми. Сила священника в том, чтобы дать человеку благословение на богоугодное дело, даже если тот отвержен всеми и позволить поцеловать свою руку – ибо через нее прихожанин целует руку Бога. Сила священника в том, что своим служением он вскрывает самые тайники души человека и возносит его к Богу. Для этого и существует священство.

  Но эта сила не доступна для тех, кто смотрит на Церковь как на ещё одну «поляну» для разворачивания прибыльного бизнеса и тем, кто захаживает в Церковь «на всякий случай». Для них священник – субъект пристального внимания с тем, чтобы обнаружить в нём нечто, что можно покритиковать, осмеять, оболгать. Не важно где – на каком-нибудь помоечном форуме в сети или в «респектабельном журнале для специалистов». А если выгорит – то и подзаработать на нём.

  Пара слов о превратном понимании любви – и автором, и теми персонажами, которые её «искали в Церкви». Всё та же потребительская инфантильность. Может ли человек, который не нашёл любви в самом себе, увидеть её в других? Неужели Бог одних наделил своей Любовью больше, нежели других – настолько, что надо икать её где-либо, кроме как в себе самом, в своём сердце? А не найдя, но, скорее, не приложив ни малейших усилий для этого, вопить что есть мочи и на каждом углу и разбрасывая листовки: «Меня обманули!» И явственно слышится в этом обиженном вопле всё то же загребущее «ДАЙ!» Церковь и путь к Богу – это работа над собой, а не место бесплатной раздачи поцелуев и объятий. Не перепутала ли автор и защищаемые ею «захожане» Православную Церковь с харизматической сектой?

  Да и не всегда священник обязан источать любвеобилие. Иногда надо напомнить грешнику о его долгах перед Всевышним. О предстоящем Суде и страхе Божием. Одно упоминание о Суде должно вызывать трепет. Но человек не знает страха перед Богом и вместо этого предпочитает продолжать грешить. И чем же? Он осуждает священника. Вместо покаяния – новый грех, который автор с услужливой готовностью покрывает «тонко подмеченной» недостаточной психологической подготовленностью священника и его якобы ущербными личными качествами. А в них ли суть?

  Поверхностный взгляд скользит по внешнему, не проникая вглубь...

  Забыв о бревне в собственном глазу, неудовлетворённый священником прихожанин, ищет и обязательно найдет массу недостатков и грехов у священника – и действительных, и мнимых. Но есть ли в этом смысл? Каждый отвечает перед Богом только за свои грехи. Кивать на священника в оправдание своего бездействия в отношении своих грехов на Суде Божием не выйдет. И да будет известно любому читающему эти строки ревнивому оценщику служителей Бога, что помимо общих для всех заповедей Господних, для ВСЕХ членов Церкви существуют ещё Правила Апостолов (http://lib.pravmir.ru/library/readbook/1311#part_13887). Их 85. Они регламентируют отношения внутри самой Церкви и внешние отношения между Церковью и миром. Правила Апостолов распространяются и на епископов, и на священников, и на всех остальных служителей Церкви, а также на православных мирян – в том числе и тех самых, кто «захаживает» в Церковь. Нарушение этих правил также является грехом.

  Отождествлять священника с Церковью и Богом неправильно. Священник – прежде всего человек. И по природе своей он так же грешен, как и прихожанин. И все же священник отличается от прихожанина – в Церкви (втом числе за пределами храма) именно он представляет Бога – по данному ему на это праву согласно преемства от самих Апостолов. Он может не нравиться, он может быть даже антипатичен. Но священник – это не вся Церковь и тем более, не Бог. Отождествлять священника со всей Святой Церковью и переносить на неё свое отношение к нему – это значит мыслить на уровне плинтуса. Но именно так и мыслит «психически нормальный человек» в статье автора, о котором она столь печётся и ради которого затеян весь этот психологический псевдоправославный сыр-бор, который по сути своей есть духовный ленивец, приходящий в Церковь для ублажения своей многоликой потребительской алчности.

  У автора слишком упрощённый подход к покаянию, весьма далёкий от истинно православного. Особенно к аборту. Покаяние даже самыми добрыми делами не заменить. Об этом говорят святые отцы Церкви, до молитв которых, автор, похоже из-за великой занятости в тренировке семинаристов, не успела добраться, хотя именно с них начинается день всякого истинно православного человека: «Вера же вместо дел да вменится мне. Боже мой, не обрящежи бо дел, отнюд оправдающих мя. Но та вера моя да довлеет вместо всех, та да отвещает, та да оправдит мя, та да покажет мя причастника славы Твоея вечныя». А где вера – там покаяние. Православной веры без покаяния не бывает.

  Бог принимает только покаяние. Иначе любой грех можно было бы отмазать «добрыми делами», а то и просто «отмазать» щедрой жертвой. Людские мерки к Богу и Его Суду не применимы. Бог не торгуется. Раскаяние, как нечто разовое и не слишком обременительное, дабы не «усилить деструктивное чувство вины», не годится. «Деструктивное чувство вины» – это лукавое иезуитское измышление умствующего теоретика, даже близко не знакомого с покаянием.

  Аборт – тяжелейшее преступление перед Богом и надеяться на лёгкое избавление от этого греха – легкомысленная и весьма опасная для спасения души наивность. От греха аборта человека может освободить только Сам Бог. Лично. И только Бог даст знать кающемуся о прощении Им греха аборта грешнику-детоубийце, а к ним относятся как женщина-«мать», так и мужчина-«отец», а также и все, кто участвовал и содействовал аборту, включая так называемых «врачей», сделавших операцию аборта. БОГ и больше НИКТО. И если для этого надо будет каяться в горючих слезах и соплях каждый день в течение всей жизни – значит такова воля Бога. Другого пути к прощению нет: «Воспряни, окаянный человече, к Богу, воспомянув своя согрешения, припадая ко Творцу, слезя и стеня; Той же, яко милосерд, даст ти ум знати волю Свою». (Канон покаянный ко Господу нашему Иисусу Христу).

  Хотя, впрочем, у автора есть свой вариант «решения вопроса», который с радостью приемлет греховный социум, погрязший в абортах – зачем надрываться в покаянии, разрушая себя «деструктивным чувством вины», если «делами» можно всё исправить. А потом снова нагрешить и снова «исправить». Не выйдет.

  Подменять православные молитвы и святоотеческие покаянные каноны, не говоря уже о Евангелии, доморощенными советами домохозяйки с «психологическим» уклоном (или даже дипломом) – преступно. Сбивать семинаристов и читателей с толку – значит толкать их со стези заповедей Божьих на путь лукавых мудрствований и греха.

  Об искуплении. Совесть – не продажная торговка. Совесть – это голос Бога в человеке. И «искупить» можно далеко не всё. А то, что можно искупить, как правило, искупается кровью. Причем, исключительно СВОЕЮ. Как это сделал Сам Христос. Если автор имеет в виду в своей статье и советует на консультациях своим читателям и клиентам именно в этом духе искупать то, «что нужно искупать» – т.е. искупать свои грехи кровью, то встаёт вопрос, а советчик кто? Если же эти рассуждения – откровенная торговля с Богом (я Тебе – дела хорошие, а Ты мне – отпущение грехов), тогда они ничтожны и греховны.

  Об ошибках. Можем ли мы исправить ошибку, согрешив в отношении человека, или уже ничего не можем исправить – конечно же, важно. Но дело не только в «исправлении ошибки». Если автор имеет в виду под «исправить» – вернуть на место взятое без спросу, склеить разбитое, попросить у человека прощения за нанесённую обиду, то этого катастрофически недостаточно.

  Хотя вполне хватит для психолога. Убедив человека в том, что он без него погибнет, психологу затем важно убедить клиента и в том, что не всё так плохо, как ему кажется, что он сам не так уж и плох, несмотря на все свои безумства и творимые беззакония. Что достаточно по определенной «авторской методике» ПРОСТИТЬ СЕБЯ САМОГО, а не винить себя – чтобы не выпасть из «обоймы жизни» и далее продолжать свое победное шествование к «вершинам успеха и благополучия».

  А если посмотреть более внимательно на то, что делает психология с человеком, то можно, не слишком уж глубоко копая увидеть, что она даёт ему то, что тот САМ ХОЧЕТ УСЛЫШАТЬ. Психология – это проститутка социума.

  К великому сожалению, она проникла и в Православную Церковь. И, судя по рассматриваемой статье, пользуются её услугами, с попустительства церковных властей, не кто иной, как семинаристы, будущие священники, а может и уже служащие на приходах – предстоящие перед Богом исповедники кающихся грешников. Лет этак 400 назад таких священников, в лучшем для них случае, за отступничество предали бы анафеме, отлучили бы от сана и сослали бы навсегда туда, где и сейчас человек может жить лишь вахтовым методом - при всех достижениях цивилизации. О худших вариантах я умолчу, чтобы не вызвать у читателя какого-нибудь непозитивного «диссонанса» – когнитивного или итого похуже.

  Услуги психолога – это искушение для священника. Бог искушает по-разному, чтобы укрепить в вере. И так тоже. И в то же время это искушение для самого психолога – Бог даёт ему шанс принять правильное решение и возможность вовремя остановиться. Так работает Промысл Божий – испытание выбором. У всякого есть свои пределы. Церковь – Тело Христово и в ней не место умственным измышлениям по заученным сценариям. В Церкви человек как нигде чувствует своё единство с Богом – сердцем и всей своей душой. А для этого человеку и Богу не нужны никакие психологические приемы: Творец и творение едины.

  А касаемо исправления ошибок искуплением... Совершая любой грех в отношении ближнего своего, человек прежде всего грешит против Бога и всего Неба. Любой грех, в чём бы он ни проявился – это НЕБЛАГОДАРНОСТЬ ко Творцу. Поэтому «исправлять» и «просить прощения» у человеков МАЛО – надо КАЯТЬСЯ ПЕРЕД БОГОМ и вымаливать прощение у НЕГО. А не лёжа на кушетке у психоаналитика, сквозь сладкую дрему, слушать столь милые для него убаюкивающие сказки о «целительности самопрощения». Лёгкие пути ведут только в ад.

  Любой профессиональный психолог прежде всего – КОММЕРСАНТ со своей налаженной практикой – кабинетом, клиентурой, маркетинг-планом и методами наращивания клиентуры, т.е. машиной для делания денег. В психологии не получится заработать, если говорить клиенту правду о нём, которую ко всему надо ещё уметь видеть. Но обычно поверхностный взгляд, ограниченный шаблонами – взятыми на вооружение из учебников или в тщеславном самолюбовании самолично состряпанными, не позволяет узреть истину, лежащую на поверхности. В итоге слово, изреченное психологом клиенту, есть ложь. Ибо в нём нет Бога. А если и есть, то лишь для того, чтобы оправдать «психологический метод». Для прикрытия. Что мы и наблюдаем...

  Нельзя служить двум господам одновременно – и Богу, и мамоне. Так психологией человек уводится с истинного пути – известно куда.

  И высказанная в статье мысль о том, что «мудрому и тактичному священнику», заметившему нелады у своих прихожан, следует «советовать им обратиться к специалисту» (в смысле, к психологу) – это неприкрытое ничем утверждение автора о бессилии Бога и всесилии психолога. Не абсурд ли? Лукаво мудрствующий в своём кабинетике, арендованном в бизнес-инкубаторе, «специалист», оказывается, сильнее Бога – он может исцелить душу, а заодно и тело человека, ибо они связаны при жизни его нераздельно, некими своими методиками, как правило авторскими, и от этого не столь дешёвыми, как бесплатная исповедь перед Творцом, облегчающая душу от скверны и дающая исцеление телу. Но скверна души – понятие не психологическое и не коммерческое. Слёзы покаяния тоже редко встречаются в психологической практике. Зато рассуждения о когнитивном диссонансе, эндогенных депрессиях и прочей высокомудрой ерунде, в определении которой путаются сами «специалисты» – частый гость в их рассуждениях: прежде чем кому-то вправлять мозги, их надо основательно запудрить.

  Вот только не надо считать идиотами всех, кроме себя. Чего стоит этот цитируемый абзац, в котором автор советует священнику, как вести себя с прихожанином: «И, наконец, стоит обращать внимание на симптомы психопатологии и психических болезней. Те же эндогенные депрессии, которые не стоит путать с унынием, - это, в некотором смысле, такое же нарушение обмена веществ, как и диабет. Только нарушается баланс не тех гормонов, которые влияют на тело, а нейромедиаторов, которые влияют на сознание, на нервную систему. И если у человека упал уровень серотонина и дофамина, то, конечно, чудом Господь может исцелить, но позиция Церкви, всё же, - Господа не искушать и от врачебной помощи не отказываться».

  Я так понимаю, что перед исповедью теперь священник должен замерить у кающегося уровень серотонина и дофамина – не упал ли, а для верности попросить его принести с собой еще анализы мочи и стула – мало ли что...

  Позволю себе мягко напомнить уважаемому автору, что не Господь искушается человеком. Это абсолютная бессмыслица. Творение не может искушать Творца. Лично у меня возникает сильнейшее искушение подвергнуть сомнению смелое утверждение автора о какой-либо её причастности к православию. Потому что надо очень сильно постараться, чтобы забыть молитву «Отче наш», дарованную человечеству Христом, в которой чётко сказано: «и не введи нас во искушение, но избави нас от лукаваго». Не оттого ли забыта, что там о лукавом речь? И я очень сильно сомневаюсь, что позиция Церкви – не важно по какому вопросу – может звучать в контексте «не искушать Господа». Такие очепятки непростительны для того, кто взялся учить уму-разуму православное священство.

  Натаскивать священника психологическими методиками – значит искажать суть его служения. Психология и все её приемы, включая иезуитские НЛП-методики, действуют от ума. Священник же – от сердца. Грех рождается в уме, но не в сердце человека. Нельзя соединить несоединимое. Священник не может быть психологом в том смысле, который вкладывает в это слово социум. Священник – пастырь, ведущий к Спасителю через покаяние. Его призвание – доносить Слово Божие до сердца человека, но не искушать его ум лукавыми витиеватыми мудрствованиями, почерпнутыми их психологических практикумов и кейсов, рождённых во чревах бизнес-центров.

  И, наконец, о главном. Вдумайтесь в название статьи, которое гласит: «То, что мы считаем грехом, порой имеет медицинскую причину». ЧТО ЭТО?! Если вы не поняли до сих пор, то это – программное заявление автора о пересмотре Евангелия и отрицании истинности Слова Божия. Кто из православных – настоящих, а не ряженых, может на такое решиться? Не безумие ли это?.. Как показал Иисус во время своего земного служения, ЛЮБАЯ болезнь – есть СЛЕДСТВИЕ ГРЕХА человека. ЛЮБАЯ. Без исключений. Ничто не происходит с человеком вне воли Бога. Не для этого ли Господь исцелял калек и безнадежно больных, и воскрешал мёртвых – чтобы человек понял губительность греха и всемогущество Отца Небесного? И не для этого ли через благодать Святого Духа дал способность исцелять болезни своим Апостолам? Не ради этого ли Он взошёл на Крест?

  Другой взгляд православного человека на этот вопрос выводит его за пределы православия. После такого заголовка, всё, что написано автором в статье, можно назвать только одним словом – ЕРЕСЬ.

  Отдельный вопрос – к администраторам тех православных ресурсов, на которых опубликована подобную ересь: вы какому богу служите? Не мешает вникать в смысл хотя бы ЗАГОЛОВКОВ предлагаемых для публикации статей.

  Даже беглое знакомство с другими «трудами» Натальи Скуратовской вызывает стойкое ощущение их запредельной «токсичности» – если пользоваться её же терминологией. Т.е. отравляющих, а точнее, подрывающих и разрушающих православную Церковь. Опять же самую её основу – священство. Надуманность и шаблонность высосанных из пальца (это самое пристойное из того, что приходит на ум) проблем Церкви и «методов» их решения, замешанные на столь же поверхностном – сугубо рациональном, умственном, но сплошь и рядом прикрытом цитатами из святоотеческого наследия и для убедительности богословской терминологией – понимании сути православия и сдобренные доброй порцией гордыни и тщеславия, и впридачу плохо скрываемое неприязненное отношение к Святой Православной Церкви, выраженное в пренебрежении к священству, наносят непоправимый вред служителям Церкви и православным мирянам, которые приняли весь этот псевдоучёный иезуитский безбожный «антисектантский» бред за чистую монету.

  Без собственной работы над своими грехами прихожанина, ему не сможет помочь ни один священник – даже «с нуля» выращенный из пробирки в бизнес-инкубаторе по методике Натальи Скуратовской. Бога надо искать не в храме, и не каком-то неуловимом «прозорливом» батюшке, в поисках которого многие полжизни колесят по всей Руси, словно язычники, ищущие СЕБЕ нового идола. Бога надо искать В СЕБЕ, в своём сердце, но не в уме. Он не скрывается и никогда не скрывался от человека. Бог всюду – весь мир есть Бог. И между Богом и человеком не нужны посредники. Бог ответит на любой вопрос Своего творения, ищущего Его, и поможет решить любую проблему – для того, кто не только молится, но и ждёт, и надеется услышать ответ именно от Него. Храм же Божий – место, где человек, с помощью Бога и своего Ангела Хранителя УЖЕ проделавший над собой надлежащую духовную и молитвенную покаянную работу, может, присягнув Богу на Евангелии и на Кресте, искренне исповедаться в грехах с намерением не грешить более и получить их отпущение через ЛЮБОГО священника по данному тому от Бога праву и приобщиться Святых Даров вечной жизни. Священник – это лишь помощник от Бога, но работник по исправлению его греховной жизни – САМ человек.

  ***
  Слишком уж сладок кусок пирога для многих – наложить свою мохнатую лапищу, когтистую лапу или даже нежную лапку с маникюром на приклеенных коготках на Святую Православную Церковь, священство и прихожан. И точка входа нашлась – психологические консультации. Не торопясь и постепенно, через прихожан, сопутствующие светские структуры, властные мирские и церковные кабинеты, липкие от алчности щупальца социума наконец-то присосались к святая святых Церкви – к священникам – носителям Апостольского преемства. И со слюной на губах агрессивно и «аргументированно» – на таблицах и блок-схемах, доказывают теперь своё право указывать тем, кому Богом доверены тайна исповеди и отпущение грехов, как исповедывать кающихся.

  Уж не новые ли это апостолы?.. Вполне возможно. Вот только кто их бог?

• Белый Хорват - 25.10.2016 20:23
  "Нужно, чтобы во внутреннем мире было меньше страха и больше искренности".
  Вот оно, то самое слово.

Ваш Отзыв
Поля, отмеченные звездочкой, должны быть обязательно заполнены.

Наталия Скуратовская – психолог, психотерапевт, преподаватель курса практической пастырской психологии, ведущий тренингов для священнослужителей и церковных работников, директор консалтинговой компании «Вив Актив».

Добрый день! Народу хоть и много, но мы сможем не только в лекционном формате пообщаться, но и попробовать что-то сделать, чтобы противостоять манипуляциям в реальной жизни. Я практический психолог, не академический специалист, а практик, и с церковными темами я работаю уже шесть лет. Работаю преимущественно в контексте пастырской психологии – консультирование священников, прихожан, в том числе и жертв психологического насилия.

Человек вами манипулирует? Пожалейте его

Эта тема возникла не случайно, возникла по мотивам многих личных историй разных людей, многих разочарований. Конечно, свобода – это очень важно, но не менее важна любовь, которую каждый человек ожидает встретить в Церкви. Прочитав Евангелие, узнав, что Бог есть любовь, человек устремляется с открытым сердцем навстречу этой любви, этой свободе во Христе. Но очень часто это не то, с чем он сталкивается. Не потому, что Церковь сама по себе плоха, а потому, что люди, которые в этой Церкви спасаются, остаются людьми со всеми присущими им слабостями, которые далеко не всегда искореняются с годами, а некоторые и усугубляются.

Манипуляции – это обычный фон человеческого общения. Где-то мы с ними готовы мириться. Допустим, торгуясь на рынке, мы их ожидаем. Или в деловом процессе, в переговорах. Законы жанра предполагают, что каждая из сторон старается обсчитать другую и добиться для себя максимальной выгоды. Но есть ситуации, где, по внутреннему ощущению, манипуляции для нас неприемлемы – это семья, и это Церковь. Потому что в нашей жизни должны быть места, в которых мы можем быть сами собой, где мы можем быть открыты.

Манипуляции, конечно, зачастую очень больно ранят, но в то же время все мы, так или иначе, манипулируем другими.

Манипуляция – это любое воздействие на другого человека с целью навязать ему свою волю, добиться, чтобы он сделал то, чего от него хотим мы, не учитывая того, что хочет он сам. Подчеркиваю, воздействие именно скрытое. Потому что если есть власть приказать, человека можно заставить. Он будет недоволен, но он это сделает. Если мы учитываем его интересы, мы с ним договоримся – возможно, он добровольно сделает то, что мы хотим от него получить.

Манипуляция – это не приказ, и это не честный договор. Это обращение к слабостям и уязвимостям, которые есть у каждого из нас, для того чтобы обрести над человеком некую власть. Манипуляция может быть направлена на разные вещи. Можно контролировать поступки, контролировать чувства. Все вы в своей жизни сталкивались с тем, как легко манипулировать чувствами. Собственно говоря, именно потому, что у нас есть чувства, мы становимся легкой добычей для манипуляторов. Просто потому, что мы живые.

Поэтому после этой лекции мы не будем добиваться полной неуязвимости, мы не будем жить в скафандре, потому что это не жизнь. Просто, я надеюсь, мы начнем просчитывать такие ситуации заранее, предотвращать, не вступать, вовремя выходить из этого контакта или разворачивать ситуацию таким образом, чтобы она была равноправной, честной.

Самый глубинный уровень манипуляции – это менять установки человека, подменять его цели нашими, управлять его жизненными намерениями, переориентировать его жизнь в ту сторону, которую мы для него считаем правильной. Может быть, намерения у нас самые благие. Например, когда мы воспитываем детей, мы прибегаем к манипуляции регулярно. Просим съесть ложечку за маму, за папу – это тоже манипуляция, потому что маме и папе ничего от этого не перепадет, кроме душевного спокойствия. Про манипуляции детства мы с вами поговорим буквально через пять минут, потому что произрастает всё из них.

Манипуляция – это в большинстве случаев не обязательно осознанное злонамеренное действие, когда мы хотим поработить чью-то волю. Манипуляция, как правило, во-первых, не осознается, а во-вторых, является для человека настолько привычной, что он просто не знает, как общаться по-другому. Потому что с ним так общались в детстве, он к этому привык, вынес из детства опыт: такие приемы работают, а такие не работают. Если я буду ныть, мама мне всё разрешит, поэтому дальше я буду прикидываться жертвой и манипулировать ее слабостью. Наоборот, если я буду всегда улыбаться, ко мне будут относиться хорошо дома и в школе, поэтому я никому не покажу своих подлинных чувств, я буду манипулировать своей неуязвимостью.

В то же время обычно в комплекте к этому идут некие провокации, чтобы выводить окружающих из душевного равновесия и на их фоне быть эталоном и образцом спокойствия. Делается это с целью выгоды. Чаще всего это самый простой способ манипуляции, когда мы можем ее вскрыть и просто спокойно сказать: «Вы делаете то-то и то-то». Мы можем использовать контрманипуляцию явно и открыто, тем самым дав понять, что мы раскусили игру, готовы в нее сыграть, но предлагаем не играть.

Другая цель – это власть, не обязательно формальная. Власть над умами, власть над душами – это очень соблазнительно. И это то, с чем мы часто имеем дело в церковном контексте.

Наконец, контроль, который не обязательно прилагается к власти. Власть и контроль могут идти в комплекте, могут идти по отдельности. Очень часто манипуляция с целью контроля – это не вина человека, а беда. Потому что если человек – невротик, ему просто жизненно необходимо контролировать ситуацию вокруг себя. Если вы – часть этой ситуации, значит, ему придется пытаться контролировать вас.

Поэтому первое, что я прошу вас запомнить. Если мы встречаемся с манипуляциями, то это не повод для агрессии, для конфронтации, для того, чтобы дать решительный отпор . Это повод для сочувствия.

Сильные, уверенные в себе, спокойные и добрые люди крайне редко нуждаются в манипуляциях. Поэтому если вами манипулируют, пожалейте вы этого человека для начала – это и по-христиански, и психологически будет первым правильным шагом, для того чтобы разобраться с манипуляцией. Потому что гнев – не лучший советчик в таких ситуациях.

Господь покарал — это ловушка

Итак, какие же бывают манипуляции? Как я уже сказала, осознанные и неосознанные. С осознанными, особенно в церковном контексте, мы встречаемся гораздо реже, чем с неосознанными. Потому что неосознанные – это не только те, которые человек смутно осознает, но и трансляция тех манипуляций, которым человек сам когда-то подвергся.

Если человек искренне уверен, что если вы не соблюдаете определенный набор предписаний, то всё, вы попадете в ад, он искренне вас от этого спасает, всячески препятствуя вам. Например, если вы пришли в церковь без платка, вы попадете в ад. Или если вы выберете себе в спутники жизни не того человека, которого советует ваш духовник, то спасения не видать, вы погибнете оба.

Тот, кто применяет такую манипуляцию, он в большинстве случаев не просчитывает холодно: «Ага, если я буду контролировать сферу личных отношений, если я буду контролировать круг знакомств и все аспекты жизни моего пасомого, то он полностью в моей власти». Таких коварных манипуляторов все-таки мало. Обычно это делается именно из представлений о некоем искажении духовной жизни, в данном примере – у пастыря. Хотя то же самое могут говорить и многоопытные прихожане.

Возьму пример из известного мне опыта человека, который ко мне обращался. В церковь приходит мать, потерявшая ребенка, не воцерковленная, просто в отчаянии. Первое, с чем она сталкивается: добрая женщина ей начинает рассказывать, что ребенка она потеряла потому, что с мужем не венчанная, Господь ее покарал, и что если она не хочет, чтобы умерли остальные дети, ей надо сделать то-то, то-то и то-то. Это не потому, что их так научил священник. Это потому, что такая картина мира и такой образ Бога живет в их сознании – Бог истребляет детей.

Особенность такой манипуляции – несвязанное сообщение. Бог истребляет детей во всех невенчанных браках, или этой женщине особенно не повезло? На это есть тоже стандартный ответ – что Бог кого любит, того и наказывает, вот Господь тебя избрал, решил тебя спасти. Это тоже одно из стандартных манипулятивных воздействий. Но чаще всего это происходит не в формате осознанной манипуляции, и самому такому человеку надо помогать справиться с теми страхами, которые держат его в этой ловушке.

Манипуляции могут быть вербальные, то есть словесные, с помощью речи, а могут быть и поведенческие – с помощью действий, поступков, когда слова являются только дополнением или не присутствуют вовсе. Например, если мы объявим человеку бойкот, потому что он что-нибудь не сделал – это манипуляция. Если каждый раз, когда члены семьи делают не то, что мы хотим, у нас сердечный приступ и все должны всё бросить и бегать вокруг нас – это глубокая невротическая манипуляция, которая вышла уже на психосоматический уровень. Так бывает.

Слабое здоровье – отличный способ контролировать окружающих, которым очень многие пользуются .

Чтобы быть абсолютно неуязвимым для манипуляций, надо быть мертвым, потому что манипуляции опираются на чувства. Некоторые из них естественные и есть у каждого из нас, а некоторые – деструктивные, и по-хорошему надо бы их в себе изживать. Тем не менее, это то, на что манипуляция может опереться.

Родом из детства

Первое и главное чувство – это любовь. Базовые потребности человека – пища и любовь – это то, что нужно даже новорожденному младенцу. Манипуляция любовью очень простая – бывает любовь безусловная, а бывает любовь с условиями: если ты не сделаешь то-то и то-то, я не буду тебя любить.

Например, мама говорит: «Если ты получишь тройку, я не буду тебя любить». Или отец говорит: «Если ты не поступишь в институт, ты – не мой сын. В нашей семье дураков не было». Абсолютно безразлично при этом, чего хочет сын, главное – условие поставлено. При невыполнении условия человек наказывается отторжением, эмоциональной изоляцией или исключением из некоего сообщества.

Почему я привожу примеры из детства? Именно потому, что чувствительность к этим манипуляциям формируется именно в детстве.

Человек, у которого детство было полным безусловной любви, гораздо реже попадается на манипуляцию любовью . Потому что у него есть интуитивная уверенность в том, что он, несомненно, достоин любви.

Ему не надо никому доказывать что-то, чтобы эту любовь завоевать. Он просто хороший, и его просто любят. Человек, которым в детстве манипулировали родители подобным образом, к такой манипуляции очень уязвим, потому что у него другая картина мира, у него нет базового доверия к людям. У него есть установка: любят только в том случае, если ты соответствуешь ожиданиям.

В церковном контексте чувство вины становится бесконечным

Когда мы обращаемся к церковному контексту, то понимаем, что тут ставки еще выше. Грозят не только утратой любви значимых окружающих, но и тем, что тебя не будет любить Бог. Основная манипуляция – «Бог тебя отвергнет, если ты не сделаешь то-то и то-то. Если ты будешь делать так, как мы скажем, Бог тебя будет любить». Я упрощаю, чтобы схема воздействия была понятна.

Второе – «нет спасения вне Церкви». Если ты не будешь делать предписанный набор действий, то ты не православный, мы тебя отвергнем. Человек, приходящий в церковь – неофит, он открыт ко всему. Призывающая благодать и смутные поиски Бога привели его в церковь, он готов поверить всему. Если в этот момент он окажется в условиях манипуляции, то эта манипуляция станет лейтмотивом всей его духовной жизни на долгие годы.

Следующее – это страх. Манипуляция страхом проста и очевидна – понять, чего человек больше всего боится, и этим его напугать. Это и угрозы из детства – «если ты не съешь суп, ты вырастешь хилым и девушки не будут тебя любить» или «если ты плохо сдашь выпускные экзамены, ты пойдешь в дворники и умрешь под забором». В церковном контексте ставка предельно высока – это спасение, возможность быть с Богом.

К этому, к сожалению, подвязывается такое понятие, как страх Божий.

Страх Божий – это не страх Бога карающего, который следит за нашими неправильными действиями исключительно с целью воздать нам по заслугам. Это страх нашего собственного несовершенства, осознание того, что перед лицом Божиим мы открыты такими, какие мы есть.

С одной стороны, Бог нас, несомненно, любит. С другой – ощущение того, достойны ли мы этой любви? Страх оскорбить Бога – это и есть страх Божий. Но чаще трактовка бывает другая, буквальная: надо бояться.

Следующее – это чувство вины, которое очень легко спровоцировать в человеке, особенно если он привык к этому с детства. Если у мамы карьера не состоялась, потому что она посвятила себя детям, то мама говорит: «Всю жизнь живу ради семьи, ради вас». В скобках подразумевается, что вы должны это отработать, это пожизненно. Чувство вины провоцируется зачастую в супружеских отношениях, потому что: «Из-за тебя у меня не получилось то-то и то-то, из-за тебя я отказался от таких-то возможностей». Человек, которому предлагается почувствовать себя виноватым, вынужден оправдываться и вынужден как-то искупить свою вину.

При переходе в церковный контекст наше чувство вины становится бесконечным, потому что никто из нас не безгрешен. Важной вещью в нашей духовной жизни является покаяние. Грань между покаянием, которое есть «метанойя», то есть перемена себя с Божьей помощью, и беспросветным чувством вины, когда вы понимаете – что бы вы ни сделали, это всегда будет плохо, порой бывает очень незаметной. Тем более что, к сожалению, так сложилась наша современная православная субкультура.

Чувство вины активно эксплуатируется, потому что оно есть у каждого, и все мы знаем о пользе покаяния.

Следующее – это неуверенность в себе. Когда человек в себе не уверен, легко сделать его беспомощным. Главное – побольше ему объяснять, что без вас он не справится, что он сам ничего не может. Если это происходит с человеком в детстве, он вырастает в состоянии так называемой выученной беспомощности: он не способен принимать на себя ответственность за свою жизнь и самостоятельно принимать решения, потому что жизненный опыт подсказывает ему, что сам он не справится, сам он не сможет.

Представьте, приходит такой человек в церковь, ищет духовного окормления. Как часто бывает, если у человека есть психологические проблемы, он находит себе комплиментарного партнера – того, кто восполнит его неполноту. В данном случае человек инфантилен, у него выученная беспомощность. Он найдет себе духовника, который будет всё решать за него. Идеальный вариант – какой-нибудь младостарец. Для него это идеальный прихожанин – сам ничего не решает, ничего не знает, боится своих желаний, боится доверять себе, просит благословения даже сморкаться.

Если такой придет к священнику, который воспринимает духовное руководство иначе, то уже у священника будет ощущение, что им манипулируют. И это правда – манипуляция жалостью тоже бывает. «Я такой беспомощный, я без вас пропаду, я ничего не знаю, ничего не могу, поэтому вы должны принять за меня полную ответственность и на вашей шее я въеду в Царствие Небесное. Сам я думать не хочу, и сам я делать ничего не хочу». В данном случае манипуляция часто бывает обоюдной.

Следующая ловушка – это гордость и тщеславие. Думаю, излишне на эту тему много говорить. Все мы знаем, насколько гордость и тщеславие опасны в духовном смысле, но одновременно это еще и ахиллесова пята в плане манипуляции. Но это манипуляция уже не силовая, а при помощи лести. Если человеку сказать, какой он замечательный, что никто кроме него это сделать не может, что он особенный, исключительный и мы в него верим, а он падок на такую лесть – он из кожи вон вылезет, чтобы оправдать наши завышенные ожидания.

Или мы можем взять его на слабо, сказать: «Не уверен, что у тебя это получится, это только для самых сильных духовно», – и человек начинает доказывать свое превосходство над этой общей массой.

Жалость. Не путайте ее с состраданием и сопереживанием. Сопереживание – это качество, которым, я считаю, должен обладать каждый христианин. Потому что это наша способность разделить боль другого человека и помочь ему. Жалость же всегда ориентирована сверху вниз. Мы чувствуем себя сильными и находим слабого.

Если нами манипулируют при помощи жалости, то как раз апеллируют к нашей тайной гордости: «Он слабый, а я сильный, я могу ему помочь, я такой маленький бог для кого-то». Манипуляция жалостью отличается от реально сложных жизненных ситуаций тем, что человек сам ничего не готов для себя делать. Ему нужно, чтобы всё за него сделали. Потому что сам он ничего не может, или у него есть причина, или нет подходящего состояния, или он не понимает, не знает, не умеет и просто без вас не справится. Если вы ему помогли один раз – то всё, вы уже взяли ответственность за его дальнейшую жизнь, потому что он без вас пропадет.

Многие знают этот манипулятивный треугольник. Манипуляция при помощи жалости – это посыл жертвы к спасателю. Вот, у меня есть жизненные обстоятельства или у меня есть враг, который меня со свету сживает, и только ты можешь меня спасти. Манипуляция жалостью невозможна по отношению к человеку, у которого нет тщеславия – это вещи связанные.

Наконец, манипуляция надеждой. Когда человеку обещается награда, которую на самом деле манипулятор ему обеспечить не может, и выставляются некие условия. В церковном контексте мы с этим сталкиваемся достаточно часто, и не только в будничной приходской жизни, но и в лице многочисленных просителей, которые приходят и говорят: «Вы же христиане, вы должны мне помочь, дать денег, одеть, обуть». Если вы им предложите, например: «Помогите нам двор подмести, дрова порубить». Скажут: «Нет-нет, что вы! Вы мне просто так должны помочь. Почему вы такие корыстные, почему я вам должен отработать?» И тут можно сказать: «Дорогой товарищ, ты пытаешься вызвать мою жалость, но сам не готов сделать для себя ничего, поэтому давай-ка подумаем вместе, как ты из этого печального состояния можешь вырваться».

Что касается манипуляции надеждой, надежды в Церкви бывают различные: есть надежда на спасение, есть надежда на принятие, на понимание, на то, что все братья и сестры. Недаром говорят, что в самых тяжелых жизненных обстоятельствах просыпается молитва. Потому что пока формируются некие ложные надежды и ложные пути достижения, человеку это мешает прийти к настоящей вере. Манипуляция становится препятствием.

Мы уязвимы не ко всем этим манипуляциям. Кто-то, например, очень устойчив к жалости, но бессилен перед страхом. Кто-то легко попадает на чувство вины, но его не пробьешь гордостью и тщеславием. Кто-то очень боится лишиться любви, но при этом очень хорошо контролирует свои остальные страхи, и больше его ничем не напугаешь.

Я думаю, теперь в реальной жизни вы будете тренироваться распознавать эти манипуляции. Давайте же посмотрим, что с ними можно сделать.

Приемы манипуляторов и защита от них

Вкратце о манипулятивных приемах. Что конкретно делать, когда мы сталкиваемся с манипуляцией? Как мы говорили, можно манипулировать информацией, эмоциями или поведением. Самое распространенное, пожалуй, в нашем церковном контексте – смешивать информацию и мнения. Это проявляется даже в догматических вопросах, когда догматы смешиваются с теологуменами. А иногда еще с какими-то измышлениями, к Преданию примешиваются традиции, зачастую совсем не христианские, но весь этот коктейль выдается за православие.

Когда у нас идет смешение информации и мнений – выход один: сосредоточиться на фактах, то есть научиться различать факты и интерпретации, что на самом деле сказано, а что является привнесенным нашим собеседником или кем-то еще.

Дальше – прикрытие авторитетом. Об этом уже сегодня упоминалось – прикрытие авторитетом Бога, готовность говорить от Его имени. Например, в предварительном обсуждении нашей лекции был разговор о том, кто спасется, кто не спасется. Одна дама рассказывала всем, что мы все не спасемся. Все, кто сюда придет, тоже (вы тоже «не спасетесь», кстати, я вас предупреждаю).

Ее позиция: вообще никогда ни в чем нельзя сомневаться. Если в чем-то сомневаешься в Церкви, то есть не в самой Церкви, а в том, что в Церкви бывают какие-то сложные ситуации – если ты начинаешь об этом думать, ты не спасешься. Часто такие вещи люди говорят о чьем бы то ни было спасении: «Это же Бог, Сам Бог, это в Евангелии написано, что те, кто ходит к психологам, не спасутся никогда. Об этом написано в Священном Писании».

– А то, что есть христианские психологи, людей это не смущает?

– Нет конкуренции между психологией и душепопечением, это абсолютно разные занятия.

– Тем не менее, курс психологии в духовных академиях есть.

– Да. Я считаю, что психологии там должно быть еще больше. Понимание человеческой психологии помогает священникам понять, во-первых, свой собственный внутренний мир, свои психологические препятствия. Например, свою уязвимость к тем или иным манипуляциям, свои ограничения, страхи и как-то их проработать, чтобы потом не проецировать свои психологические проблемы на своих прихожан.

С другой стороны, психология помогает понять и своих прихожан, а не мерить их по себе. Понять, что они другие люди, с другими ценностями, с другой жизненной историей, и подход к ним возможен не только в стилистике «делай как я, или как написано в этой книжке».

С авторитетами поступаем просто, тем более что в качестве авторитетов выступают святые отцы, Священное Писание. Не оспаривая авторитета, мы можем отказать собеседнику в праве говорить от имени этого авторитета, потому что обычно то, что выдергивается с целью манипуляции, ни в коей мере не отражает источник.

Знал бы Иоанн Златоуст, что от его наследия у многих в голове останется только фраза: «Освяти руку свою ударом», он бы, наверное, принял обет молчания в ранней юности.

Дальше. Специфический язык – это профессиональная особенность. Если вы чувствуете, что использование специальных терминов, даже если это термины церковные, но не вполне вам понятные, служит для того, чтобы вы поняли, насколько вы некомпетентны, переходите на привычный вам язык. В любой ситуации, когда вам пытаются навязать не свойственный или не очень понятный вам язык, пересказывайте то же самое другими словами.

Сужение или подмена контекста – это то, с чем встречаются очень часто. Это и выдергивание цитат из контекста, и помещение обстоятельств или духовных советов, данных совершенно другим людям, в неподходящий для них контекст. Одна из сложностей, с которыми мы сталкиваемся достаточно часто – это то, что духовные наставления, которые используются сейчас в современной Церкви, не дифференцированы по адресатам. Что-то было сказано только для монашествующих. А что-то говорилось в определенной ситуации.

Большая часть того, что говорилось про отсечение своей воли и абсолютное послушание, говорилось про совершенно определенные ситуации. Человек, отринувшийся от всего мирского, удаляется в пустыню. У него есть авва – это не случайный начальник, которого ему прислали. Это не как Патриархия назначила архиерея, которого никто из священников не выбирал, но все обязаны пребывать в полном послушании. Или как архиерей, в свою очередь, на приход прислал нового священника, и никто не выбирал довериться этому священнику, но это единственный храм в поселке. Ситуация другая – в том, что касается свободы того, кому и в какой мере свою волю можно доверить.

Изменение контекста здесь чревато тем, что человеку манипулятивно ставится нерешаемая в принципе задача. Сейчас, кстати, о постах говорят, что Типикон писался для монастырей, и как это для живущих вне монастырей проблематично. Я не знаю, я как-то привыкла, мне кажется, что нормально по Типикону поститься, нет ничего такого.

– Скажите, пожалуйста, ложь является манипуляцией?

– Ложь однозначно является манипуляцией. Это настолько очевидно, что я даже это не записала.

– Как этому противостоять?

– Противостоять? Если вы знаете, что это ложь, то, конечно, вы знаете правду. Если вы подозреваете, что это ложь, значит, задавайте уточняющие вопросы, чтобы человек запутался. Когда мы имеем дело с манипуляцией при помощи искажения информации, самое лучшее, что мы можем сделать – это сосредоточиться на фактах, уточнять, конкретизировать, дожимать, что называется, не давать сбить нас с толку. Здесь наши помощники – это логика и здравый смысл.

– И темперамент.

– Да. Темперамент, конечно, врожденный, но умение с ним обходиться, компенсируя его слабости и выжимая максимум из его сильных сторон – приобретенное, поэтому над этим надо работать.

Например, если мы знаем, что мы легко раздражаемся, есть разные способы взять раздражение под контроль, вплоть до дыхательных упражнений. В любом случае, основная стратегия – не идти по тому манипулятивному пути, по которому нас пытается увести оппонент.

Пытается он заставить нас оправдываться? Например: «Вы уже перестали пить коньяк по утрам?» – классический вопрос, на который можно ответить «да» или «нет», но всё равно окажешься в неудобном положении. Или: «Да вы еретик!» – и оправдываетесь. Кстати, в таких ситуациях можно согласиться, а можно предложить оппоненту обосновать свое предположение. Главное – не ввязываться в этот спор.

– Можно сказать: «Вы правы. Но знаете ли вы, до какой степени вы правы?»

– Да, можно его запутать асимметричным ответом, конечно. Если вас пытаются задавить вопросами, которые задаются не для того, чтобы выслушать ответ, а для того, чтобы сбить вас с толку – тормозите. Отвечайте на первый вопрос: «А что там было дальше, я прослушал?», «Можно, я запишу? Могли бы вы повторить?»

– А если нет ответа?

– На нет и суда нет. Манипулировать можно не только информацией, но и эмоциями. Как только вы почувствовали сильный нажим на эмоции, неважно на какие – позитивные или негативные – это верный признак того, что пора сосредоточиться на фактах.

Если из вас выжимают слезу, если вас пытаются спровоцировать на гнев, если вам льстят и вы чувствуете гордость, скажите себе: «Стоп! Что-то неспроста у меня эта эмоция появилась. Что от меня нужно этому человеку?» Это является основным противостоянием тем самым манипуляциям эмоциями, которые мы сейчас с вами разбирали уже применительно к церковному контексту.

Любая манипулятивная фраза, адресованная к эмоциям, разбивается об уточняющий вопрос: «Почему вы в этом уверены? Где конкретно написано, что придя в церковь в джинсах, я попаду в ад? Вы уверены, что это не прелесть?»

Святые отцы говорили: «Всякого духа испытывайте». Поэтому любой нажим на эмоции – это сигнал. Делаем шаг назад, и только факты. Мы свои эмоции кому попало в управление предоставлять не обязаны, поэтому со всеми этими манипуляциями просим конкретизации.

Следующий прием, который встречается – это эмоциональное заражение. Известно, что эмоции заразительны. В принципе, хороший способ манипуляции – ввести самого себя в такое состояние, чтобы оно было заразительным или изобразить его достоверно. Это может быть восторг, он передастся всем – и все ваши слова могут быть приняты на веру. Это может быть тревога: «А вы знаете, что ИНН на продуктах в вашем холодильнике…» Нет таких манипуляций, которые работают на всех. Это избирательно, тут надо понимать, что срабатывает.

Эмпаты, например, очень легко заражаются чужими эмоциями. С одной стороны, это хорошая возможность понять чужие эмоции, с другой – постоянный риск, что тебе подсадят каких-нибудь тараканов. Потому что радоваться чужой радостью, плакать чужими слезами – это нормальное естественное состояние человека, наделенного эмпатией. А бояться чужих страхов…

Кстати говоря, эскалация конфликтов тоже очень часто происходит за счет заражения гневом. Поэтому если вы чувствуете, что есть какой-то эмоциональный посыл, который вы разделить не готовы, вы опять же говорите: «Стоп! Какая информация подается мне в комплекте с этим эмоциональным посылом?», – даже если эмоция очень приятная. То есть разделяем эмоции и информацию.

Наконец, давление на эмоции – это всяческие невербальные демонстрации, и вербальные иногда тоже. Это обиды, агрессия явная, скрытая, обесценивание того, что вы говорите, демонстративное неуважение к вам. Собственно говоря, те вещи, которые призваны вызвать вашу неуверенность в себе, ваше чувство вины. Противостоять этому можно, естественно, сохраняя спокойствие. Сохранять спокойствие намного проще, если вы понимаете, что происходит с вашим собеседником, почему он так себя ведет.

На самом деле это несчастный человек, который вынужден таким образом – демонстрируя негативные эмоции и выманивая негативные эмоции из вас в ответ – добиваться более-менее сносного в психологическом плане для себя существования. Поэтому очень важно сохранять спокойствие, понять, посочувствовать агрессору. Наверное, у него было тяжелое детство, когда им тоже много манипулировали. Потом у него были не менее тяжелое отрочество и юность, и зрелость. И вряд ли у него счастливая семейная жизнь, потому что человек не может в одном месте манипулировать, а в другом не манипулировать.

– Если это сказать, не вызовет ли это еще больше агрессии?

– Нет, сказать про себя, конечно. Речь шла о том, как успокоиться и не сорваться. Если мы хотим, чтобы он взорвался у нас на глазах, мы это всё говорим вслух. Но это будет манипуляцией. Мы просто бьем по больному и доводим его гнев до крайней точки.

Наконец, воздействие на поведение. Контроль над поведением – это очень мощная вещь, особенно когда он происходит неосознанно, на уровне «не там сидишь», «не там стоишь», «не так стоишь», «не туда смотришь», «делай то», «не делай это».

Опасно, когда это закамуфлировано. Скажем, нам говорят: «Не сложно ли тебе будет после службы задержаться, а то архиерей приезжает завтра, надо весь храм отдраить три раза и начать уже готовить трапезу. Какое-нибудь изысканное блюдо, а то с утра не успеют». Это может быть нормальная просьба, а может быть манипуляция.

Любая манипуляция может быть просьбой, текст слов один и тот же. Вся разница в том, оставляется вам выбор или нет. Когда вас могут попросить, вы можете отказаться, это может сделать кто-то еще, вы можете это сделать вместе с кем-то. Если человек говорит: «Попросить больше некого, но мы вместе с тобой будем до упора, пока всё не сделаем», то это меньшей степени манипуляция, чем сказать: «Ну, ты же понимаешь, какие у меня важные дела по поводу завтрашнего мероприятия, поэтому…» Очень важная граница – это свобода. Вам оставляют свободу или не оставляют свободу.

Дальше – активизация стереотипов. В религиозных сообществах это самое любимое, потому что это различение по принципу «ты наш» или «ты не наш». «Настоящий православный должен…», «мы же русские, мы православные» – это тоже апелляции к стереотипам. С одной стороны, гордость, а с другой – страх: если ты поведешь себя не как наш, или посмеешь сказать, что не все русские или не все православные делают это, то мы тебя не признаем русским и православным. Будешь евреем и католиком тайным.

Когда вы сталкиваетесь с тем, что вас приписывают к некоей общности с тем, чтобы вас заставить действовать в соответствии с формализованными законами (причем эти законы могут быть не совсем те, которые есть на самом деле, а их интерпретация, которая выгодна вашему собеседнику), тут всегда делаем шаг назад, говорим: «Стоп!» Точно все православные, например, обязаны посещать все службы в храме, даже если они ежедневны? Подстраивать свой рабочий график под это, или все-таки есть другие варианты?

– А «кому Церковь не Мать, тому Бог не Отец» – это манипуляция?

– Это часто используется как манипуляция. Это пример церковного фольклора, который был вынут из контекста, изменил свой смысл и начал использоваться манипулятивно. Причем в определении того, что же такое «Церковь как Мать», приносится, опять же, набор условий. Например, вы не должны замечать никаких недостатков, потому что вы же свою мать не осуждаете. Если ваша мать болеет, вы же не будете… Отвечать, что если моя мать болеет, я буду ее лечить или вызову врача – это бесполезно.

– Да, значит, вы не любите свою мать, если вы говорите, что она больна. У нас самая лучшая мать.

– Да. Поэтому в этом случае уходим от обобщений. Основное противодействие – это что не обязательно делать это, это и это, и «огласите весь список», чтобы заслужить право принадлежать к православным.

Дальше. Давление статусом. В иерархической структуре, каковой является Церковь, это вещь естественная, тем более что есть определенные традиции – отношение к священному сану, отношения между разными уровнями церковной иерархии. Но даже если общение строится сверху вниз и снизу вверх – это не только «ты» – «вы» маркируется. Это маркируется, например, что мне можно от тебя требовать, а тебе от меня – нельзя. Я могу тебе нахамить, а ты мне – нет. Есть много статусных маркеров, которые закрепляют отношения снизу вверх и сверху вниз.

Выйти из этого можно, только отделив статус от смысла высказываний. Легкая отсылка к транзактному анализу. Краткое содержание: если внутреннее состояние каждого человека обозначить, что есть ребенок, есть взрослый и есть родитель. Общение сверху вниз – это общение родителя с ребенком. Общение на равных – это общение на уровне взрослый-взрослый, или ребенок-ребенок, или два родителя. Два родителя обсуждают несовершенство детей обычно, или вообще, какие все плохие и нас не слушаются. Общение взрослых – это общение на уровне логики, на уровне фактов. Общение двух детей – это общение на уровне эмоций.

Самое простое, но не самое эффективное, если нам с этим человеком по каким-то причинам необходимо общаться регулярно – это сокращение контактов до возможного минимума. Мы знаем, что нами манипулируют – мы выходим из контакта, то есть уходим от захвата. Вы уже поняли, что каждая манипуляция предполагает некую зацепку. Устанавливается контакт, найдена или прочувствована слабая точка – у кого-то это страх, у кого-то это жалость, у кого-то это гордость. К этой вашей слабой точке подключились и применили к ней манипуляцию.

Но пока еще этот момент не наступил, пока еще вас не зацепили, или, если это манипуляция с изложением информации, пока вас не запутали, у вас есть контроль над ситуацией. Если вы чувствуете, что у вас ясность сознания поплыла, говорят вроде ерунду, а возразить вроде и нечего, или давят на эмоции – вроде надо посочувствовать, мы же христиане, мы должны, мы обязаны, мы всегда виноваты, но еще это на уровень чувств не перешло – в этот момент надо уходить от захвата.

Можно выйти из контакта, на пять минут выйти, в туалет отойти: «Я выйду, а вы продолжайте, продолжайте». Можно перехватить инициативу – например, начать задавать вопросы, о чем мы уже говорили. Можно, если вы сидите, встать, если вы стоите, сесть – изменить свое положение в пространстве. Можно начать испытующе смотреть на собеседника.

У каждого человека есть свои любимые способы манипуляции. У них есть свой темп, есть свой ритм, есть свои приемы. У них это получается, на это попадаются. У каждого из нас, естественно, тоже такие есть. Но если сбивается этот ритм, темп, привычные приемы? Только начал контакт устанавливаться, раз – эмоция. Например, начали из вас слезу выжимать, а вы вышли. Как об стенку, бесполезно. Вы вернулись – уже опять надо сначала слезу выжимать. Это сбивает манипуляцию.

Изменение темпа – это тоже очень мощное средство, потому что очень часто манипулятор не дает нам возможности сосредоточиться: «Давай, давай! Быстрей, быстрей! Если не сейчас, то никогда, это последний шанс! Срочно решайся!» Естественно, в этой ситуации надо максимально замедлиться и сказать: «Мне надо подумать, я не могу так сразу», – то есть сделать шаг назад и отложить решение. Иногда наоборот, вас изматывают замедлением: «Ну, я не знаю», – длинные паузы. Можно попробовать ускорить ваше общение.

Отсеиваем информационные помехи, которыми маскируется любая манипуляция, докапываемся до сути, до фактов, до реальных проблем, до реальных желаний, мотивов вашего собеседника и используем непредсказуемость. Чем менее вы предсказуемы, тем сложнее вами манипулировать. Парадоксальность реакций делает человека практически неуязвимым. Нужно отключение эмоций – не в смысле их блокировать совсем, а в смысле научиться их отделять от подаваемой в комплекте с ними информации. Эмоции отдельно, факты отдельно.

Дальше нужно сохранять возможность диалога. Сознание человека в естественном своем состоянии рефлексивное, то есть диалогичное. Мы взвешиваем «за» и «против», согласие и несогласие. В процессе манипуляций нас вовлекают в монолог, причем этот монолог не наш. Если вы чувствуете, что у вас по какому-то вопросу одна единственно верная истина в последней инстанции и альтернативы быть не может, то это хороший повод эту истину проанализировать – не явилась ли эта уверенность плодом манипуляций. Можете ли вы по-прежнему посмотреть на ситуацию, на человека, на ту или иную идею с разных сторон.

Очень помогает создание расширенного контекста или перемещение из того контекста, который вам навязывают, в тот контекст, который для вас органичен. И альтернативы. Если вам говорят, что это единственный способ спасения, вы говорите: «Может, еще какой-то есть?» Или: «У святых отцов я читал, что тот-то спасался так-то».

Когда говорится про послушание, тоже бывает подмена смысла слов. Под послушанием сейчас зачастую понимается исполнение чего-то, что ты делать не хочешь, но должен.

– Например, меня просят, говорят о важности милосердия и требуют отдать немедленно все деньги на благотворительность, а я расширяю контекст, говорю, что у меня есть другие обязанности, у меня есть семья и то, и то. Поэтому милосердие – это тоже важно, но… Об этом речь идет?

– Не совсем. Скорее, тут суженный контекст будет такой: вам говорят о милосердии и говорят, что если вы действительно милосердный человек, то вы обязательно поддержите этот собачий приют, потому что невозможно же оставаться равнодушным. Тогда вы, например, говорите, что уже поддерживаете больных детей. Или обратная ситуация: «Ах, вам собачки дороже людей?»

«Мой способ проявлять милосердие – он единственно правильный, а ваши способы проявлять милосердие никуда не годятся» – это будет сужение контекста. Вы предлагаете альтернативы или расширяете контекст. Это может относиться к чему угодно – к вашей семейной жизни, к воспитанию детей. Просто здесь идет апелляция к долгу: «Вы же должны мне помочь, вы должны всем помогать». Можно выйти из этого состояния навязанного долга и сказать: «Я могу вам помочь, но я вам ничего не должен».

Наконец, что касается манипуляции надеждой – нужно развести надежду и манипуляцию. Да, у меня есть надежда, и я хочу эту надежду сохранить, но я не понимаю, как связано предписанное мне действие с моими надеждами.

Манипуляция или невроз?

Бывают ситуации, которые внешне очень похожи на манипуляцию. Это манипулятивное поведение, но человек его не вполне контролирует. Это ситуация глубокого невроза. Очень часто у невротика есть так называемая система невротических требований. Я думаю, прочитав эти требования, вы вспомните таких людей, а иногда таких бывают целые приходы:

• нас никто не должен критиковать,
• в нас никто не должен сомневаться,
• мы всегда правы,
• все нас должны слушаться,
• мы можем манипулировать, а с нами так нельзя,
• за нас должны решать проблемы, а мы можем капризничать,
• мы можем конфликтовать, а вы должны смиряться, вы должны терпеть,
• нас должны понимать, а мы никого понимать не будем.
• чтобы все, обласкав нас со всех сторон, нас оставили в покое и не мешали.

– Это точно не программа нашего правительства?

– Нет, это симптомы глубокого невроза. Со всеми же случается. Поэтому если вы видите это всё в комплексе, вы должны понимать, что ответ на противостояние манипуляциям, особенно на жесткое, на ироничное, на попытку выстроить стенку – будет конфликтным и совершенно не соответствующим силе вашего воздействия. Это повод насторожиться, взвесить каждое слово и понять, где у данного человека уязвимые места, чтобы к этим уязвимым местам по возможности не приближаться.

Если это характеристика некоего сообщества, то мы можем уловить особенности общей церковной субкультуры, в которой находимся. Потому что в Церкви есть вещи, которые в большей или меньшей степени способствуют манипуляциям. То, что здесь перечислено, не обязательно есть везде и всегда, но чем сильнее проявляются эти параметры, тем более манипулятивной становится сама среда, то есть человек оказывается в ситуации, в которой ему тяжело противостоять манипуляциям:

• иерархия, подавление авторитетом;
• неуверенность и чувство вины;
• избирательность применения норм и правил («Хочу – казню, хочу – помилую»);
• разрыв между декларируемым и реальным;
• табу на обсуждение тех или иных тем (невозможность, зачастую, даже осознав манипуляцию, ответить на нее конкретизацией вопросов, прояснением).

Например, «над тобой издеваются, а ты должна смиряться, ты же христианка, ты должна терпеть». «Почему ты такая не мирная, почему ты такая конфликтная?» И если при этом возразить оппоненту, он скажет: «Ах, ты еще и споришь, так это гордыня!» «Мы тебя не оскорбляем, мы тебя смиряем, заботимся о твоем душевном спасении». Если вопросы правомерности таких действий табуированы, то есть обсудить их нельзя, можно сказать: «Спасибо за смирение и за науку. Можно, я попробую как-нибудь сам поработать над собой?»

От подмены чувств – к подмене смыслов

В основе многих манипуляций, которые мы сегодня обсуждали, лежит навязывание определенных чувств и определенного состояния. Это, конечно, отдельная большая тема. Я имею в виду вот что. Какие-то чувства вы должны испытывать, а какие-то чувства греховны, их испытывать нельзя. Поэтому осознание этих чувств у человека блокируется.

Например, человек уверен, что он никогда не раздражается, или что он никогда не обижается, никогда не врет, но в то же время он всем сочувствует и сострадает. Искажается осознание своих собственных чувств, соответственно, контакт с другими людьми выводит ситуацию наружу. Чем более манипулятивным в том или ином месте является духовное руководство, тем сложнее из этой системы выйти.

Когда мы говорим о сектах, о младостарцах, о тех, кто ведет не ко Христу, а к себе, мы очень часто имеем дело как раз с закрытой непрозрачной системой, в которой изначально произошла подмена на уровне чувств, потом – на уровне смыслов, а потом уже – на уровне внешних проявлений, требований к членам этой субкультуры, и так далее.

Что делать, когда вы имеете дело с манипуляциями не отдельно взятого человека, а среды, то есть чувствуете ограничение свободы? Например, пришли на новый приход, стараетесь вписаться, стараетесь наладить отношения, понимаете, что об этом говорить нельзя – тут не так стоишь, тут не так смотришь, не так одеваешься и вообще это грешно. Это повод задуматься, а то ли это духовное руководство, которое вам нужно?

Оказавшись в жесткой манипулятивной системе, иногда проще не пытаться ее продлевать, а просто из нее выйти, поскольку возможности духовного руководства не ограничиваются одним местом.

Коснувшись большой темы о манипуляциях, мы многого не успели. Вопрос психологических проблем душепопечения вообще стоило бы рассмотреть отдельно, потому что с этим связано много вопросов, которые задавались заранее. Хотелось бы отметить одну вещь. Если в духовном окормлении вместо того, чтобы чувствовать, как вы становитесь сильнее, как вы становитесь ближе к Богу, как вы получаете больше любви, вы чувствуете всё больше несвободы – это верный признак, что как минимум надо выйти из этого замкнутого круга и посоветоваться с каким-то другим, авторитетным для вас священником.

– А если ситуация действительно сложная? Есть же в Церкви нестандартные ситуации.

– Гипотетический случай, который так часто бывает – гражданский брак. Понятно, что бо льшая часть священнослужителей его не одобряет и даже не причащает тех, у кого незарегистрированные отношения. Тут у самого спрашивающего должна быть готовность услышать ответ. Я не имею в виду ответ «Вы должны расстаться, потому что вы уже согрешили». Вопрос должен быть: «Как нам жить в сложившейся ситуации? Как нам идти к спасению?» Проанализировать честно, что мешает отношения как-то оформить, почему они остаются в таком статусе? И правда ли, что оба супруга хотят жить вместе, или этот статус удобен одному из них? Например, молодому человеку удобно жить в гражданском браке, а девушка не против бы оформить отношения, венчаться, но она боится настаивать. Это повод для более глубинного анализа ситуации.

Вообще, в таких ситуациях стоит пойти к человеку, которому вы доверяете, или если у вас нет такого знакомого священника, спросить у друзей, у знакомых, которым вы доверяете, не обозначая даже свою тему иногда: «Есть ли священник, с кем можно поговорить откровенно начистоту?» Обязательно в окружении хотя бы один такой найдется.

Видео: Виталий Корнеев

Совместимы ли православие и психология? Почему наиболее распространенным психическим расстройством среди православных верующих считается депрессия? Что прихожанин может противопоставить манипуляциям в церкви? В чем заключается здоровая церковность? На эти и другие вопросы отвечает Наталия Скуратовская - психолог, психотерапевт, преподаватель курса «Практическая пастырская психология» Хабаровской духовной семинарии, генеральный директор тренинговой компании «Viv Актив».

Наталия, как сочетаются православие и психология?

Предмет психологии - это психика, не душа и не дух. Конечно, отчасти мы можем сказать, что понятие психики соприкасается с тем, что называется душой, но только отчасти. В психологической науке есть разные подходы и теории: одни из них созвучны христианскому мировоззрению в большей в мере, другие - в меньшей.

Верующий человек вполне может использовать наработки практической психологии для решения тех или иных внутренних или межличностных проблем. Существует и такое направление, как христианская психология, которое пытается совместить православную антропологию и современное психологическое знание.

Психологию часто обвиняют в атеистичности и чуть ли не в связи с темными силами.

Есть и такое. Когда семь лет назад я начала заниматься вопросами психологии в церковной среде, один архиерей пригласил меня провести тренинг для священников, и мне приходилось опровергать подобные предрассудки - что психология не от лукавого, что это не сатанинская наука, а просто способ разобраться в том, как функционирует человеческая психика, как строятся отношения между людьми в семье, коллективе, обществе, какие закономерности на это влияют, какие бывают проблемы и как их можно решить.

Еще очень часто можно услышать возражение, особенно со стороны священнослужителей, что психология пытается подменить душепопечение. Это неверно потому, что душепопечение прежде всего касается отношений человека и Бога, то есть сферы духа. Психология же с этой сферой дело не имеет в принципе - то, что связывает нас с Творцом, может развиваться только в религиозном, церковном контексте.

Нередко приходится наблюдать, как верующий выдает какие-то свои эмоциональные переживания за «откровение свыше».

Это серьезнейший вопрос в православной аскетике. С этим связано такое понятие, как прелесть - самообман, когда человек считает, что он уже пришел к святости или обрел какие-то ее признаки. Аскетика подсказывает способ различения, который называется трезвением. Это весьма созвучно такому психологическому понятию, как критичность.

Аскетика учит, что нужно испытывать природу своих духовных переживаний. Психология также рекомендует не принимать безусловно те или иные установки, особенно, если что-то нам кажется «откровением свыше», и проверять, не связано ли это с какими-то нашими эмоциями, настроениями или же психическими отклонениями.

Исходя из вашей практики, какие психологические проблемы наиболее часто встречаются у православных верующих?

Люди разные, и проблемы у всех разные. Нередко в церковь их приводят неоправданные ожидания, в том числе и психологические проблемы - горе, потери, неудовлетворенность отношениями, чувство одиночества, отчуждение от мира и невротические переживания.

В религиозном контексте мы верим, что человека призывает в церковь божественная благодать, но она ощущается обычно на уровне неких смутных ощущений - мол, надо туда идти, чтобы найти защиту, опору и спасение, которое, как правило, понимается не в высшем смысле, а как избавление от внутренней неустроенности. Есть и другой вариант: человек начитается духовных книг и впадает в состояние прелести, думая, что он познал истину и теперь спасет остальных.

Психологически устойчивых людей, лишенных каких бы то ни было эмоциональных проблем, наверное, просто нет. Каждого из нас жизнь и окружение так или иначе ранят. Попадая же в церковную среду, человек может травмироваться вторично. Те качества, которые его побудили искать отдушину и отраду в церкви, зачастую приводят его в ту же систему отношений, от которой он искал спасения.

Например, человек рос в ситуации домашнего насилия под гнетом жестокого авторитарного отца, который пил, бил, морально уничтожал и так далее. Он несет эту травму в церковь и часто находит себе духовника, который во многом похож по психотипу на того самого отца. Но теперь это как бы благопристойно: никто не пьет, не бьет, но при этом учит считать себя хуже всех, не жить своим умом, потому что человеческая воля повреждена, и нельзя шагу ступить без благословения.

И таким образом человек оказывается в привычных для него психологических условиях, но отныне его проблемы стали якобы благочестивыми - неспособность принять на себя ответственность и стандартная позиция жертвы превратились в «смирение, послушание и отсечение воли». На самом же деле эти невротические проявления не имеют ничего общего с тем, что у святых отцов понимается под смирением, послушанием и отсечением воли.

Кстати, об отсечении воли. Как это понимать?

Начнем с того, что само это понятие появилось в монашестве. Большинство наставлений, касающихся аскетики и устроения духовной жизни, написаны в основном людьми монашествующими. Большинство трудов, определяющих нашу сегодняшнюю церковную жизнь, написаны на заре христианства. И там было четкое разделение двух путей - монашеского и семейного. Ни один из них не лучше и не хуже, они равночестны, исходя из того, что есть люди разного душевного устроения.

Отсечение воли прежде всего относится к монашествующим. Антоний Великий, когда об этом говорил, отмечал: как для монаха пагубно жить своей волей, так и для семейного человека губительно отказываться от нее. Поэтому если мы говорим о мирянах, то отсечение воли в любом случае это скорее исключение, чем правило.

В наше время духовные отцы, которые в высоком смысле ведут своих чад к спасению, - это большая редкость. Тут нужно разделять роли: духовника, который регулярно принимает исповедь у человека, хорошо знает его внутренний мир и может направлять его духовную жизнь, как более зрелый в духовном плане, и того, кто берет на себя полную ответственность за жизнь другого человека.

Кроме того, чтобы передать кому-то свою волю, ее нужно иметь. Личность должна обладать способностью принимать волевые решения, а не занимать инфантильную позицию. Мудрый священнослужитель способствует духовному росту верующего, а не его закрепощению в роли вечного ребенка.

И с этим связаны наиболее распространенные проблемы «старшего церковного возраста». Живя в иллюзиях, неофит рано или поздно начинает ощущать внутренний конфликт. Почему и говорят, что наиболее распространенное расстройство среди православных - это депрессия.

Содержание молитв и церковных богослужений направлено на то, чтобы мы осознавали свою греховность, но при этом мы забываем, что святые отцы писали это в твердой уверенности, что Бог с ними, что он их любит, и видели свое несовершенство в свете этой любви. Это было не самоиздевательским ковырянием в своих болячках, а воодушевленным стремлением к очищению и приобретению божественных качеств.

А если мы только говорим: мол, я самый грешный и хуже всех, но при этом не чувствуем, что Бог нас любит и такими, принимает нас теми, кем мы есть на самом деле, и ведет нас к спасению, то наша духовная жизнь превращается в хождение по кругу своих психологических проблем.

Психология может помочь разгрести эти душевные проблемы, мешающие вести подлинную духовную жизнь, при этом не вмешиваясь в сферу духа, а помогая устранять препятствия.

Есть такое мнение, что внешний традиционализм церкви и строго вертикальные отношения между клириками и мирянами становятся все менее оправданными в современных условиях, более равноправных, чем в предыдущие века.

Метафора отношений отца и детей пронизывает всю церковную жизнь, начиная с того, что Бог - это Отец. Но не свирепый, а любящий. В то же время священник предстоит от имени общины перед Богом в статусе духовного отца. Но даже в житейском смысле задача отца - вырастить своих детей, чтобы они стали взрослыми и сильными. Ненормален тот отец, который пытается держать своего ребенка всю жизнь в памперсах.

Я могу говорить только о Русской православной церкви, которую хорошо знаю изнутри, и о некоторых других поместных церквях, где определенные вещи устроены по-другому. В Украинской церкви, насколько мне известно, во многом то же самое, что и в Русской.

В современной церковной педагогике мало что рассчитано на духовное взросление прихожан, зачастую они искусственно задерживаются в «манеже». Человек попадает в регламентированную систему, и первое время его это успокаивает. Он начинает разбираться во всех правилах, зачастую не вникая в их внутренний смысл, становится «знатоком», но при этом ничто не побуждает его духовно взрослеть.

Если у священника есть такой личный дар, он способствует, чтобы человек в церкви рос, а не оставался «вечным младенцем», однако в нынешней общепринятой церковной практике подобных инструментов практически нет.

Затем прихожанин начинает чувствовать неудовлетворенность: мол, я хожу в церковь 10, 20, 30 лет, но не чувствую Бога, нет ощущения, что приблизился к святости, совершаю те же самые грехи; да, какие-то перестал, но добавились новые. У человека наступает разочарование, вплоть до сомнения в существовании Бога, и нередко это приводит к обесцениванию веры.

Если священник чуток к своим духовным чадам и способствует их взрослению, он понимает, что это - нормальный кризис. Здесь можно провести аналогию с подростковым возрастом. С одной стороны, подростку кажется, что он уже взрослый, с другой - у него еще в чем-то не хватает разумения, в чем-то недостаточно самостоятельности, для ощущения безопасности ему по-прежнему нужен родительский тыл.

Если такого прихожанина не начинают попрекать в том, что он «нецерковный», «не наш», если община его не отторгает, то он, пережив кризис, приходит к более зрелой и осознанной вере. Он начинает понимать, что «не человек для субботы, а суббота для человека», что вычитывание утренних и вечерних правил, канонов перед причастием, соблюдение постов - это не основное содержание духовной жизни, а всего лишь ориентиры на пути.

В нашей церкви отношения очень иерархические, воспроизводится средневековая византийская модель отношений, которая не получила у нас практически никакого развития. В этом есть элемент ролевой игры в средневековье. Тогда иерархия была естественной, общество снаружи соответствовало обществу в церкви. Сейчас у нас действительно существует разрыв между системами отношений внутри церкви и за ее пределами.

Конечно, церковь всегда «не от мира сего», и она не должна гнаться за ним, но ведь человеческая личность тоже изменилась за последние 2000 лет.

Начиная с того, что самому понятию личности от силы лет 250. То, что подразумевали под ним в средние века, соответствует нынешнему понятию индивидуума. В современном же понимании индивидуум и личность - это «две большие разницы».

Где православная церковь не составляет большинство верующих, она трансформировалась быстрее. Там нет такой дистанции между клириками и мирянами, как у нас, внутрицерковные отношения зачастую демократичнее и более открытые. Последние двадцать лет запрос на изменение внутрицерковной системы отношений стал формироваться и у нас. На мой взгляд, наша церковь вскоре к этому придет.

Если человек сталкивается в церкви с манипуляциями, что он может этому противопоставить?

Прежде всего нужно учитывать, что манипулятор не всегда осознает, что он манипулирует. Часто он воспроизводит модели поведения, которые привычны для него самого - им манипулировали, и он не умеет по-другому. Манипулятор воспринимает это как норму отношений. Заметив это, человек порой начинает возмущаться. Этого делать не стоит. Священник и так называемые авторитетные прихожане - не святые. Они просто люди, способные в том числе и на осознанные или неосознанные манипуляции.

Нужно на ясную голову, холодным рассудком, проанализировать ситуацию: что у нас происходит, осознает ли манипулятор, что он пытается воздействовать на других. Осознанная манипуляция направлена обычно на ту или иную конкретную выгоду - например, материальную или статусную. А неосознанная - как правило, на получение большей власти над человеком и удовлетворение тщеславия.

Далее вычленяем, с какой целью нами пытаются манипулировать, как это соотносится с нашими собственными интересами и что мы можем этому противопоставить. Обычно достаточно вскрыть эту манипуляцию, проговорить ее.

Например: «Мне кажется, что вы добиваетесь, чтобы я бездумно с вами соглашался, но церковь учит нас стоять в свободе, дарованной Христом, что свобода воли - это дар Божий, и если у меня есть другие суждения по этому вопросу, мне хотелось бы, чтобы мы их по умолчанию не отвергали, а аргументированно обсуждали».

Если манипуляция осуществляется давлением на эмоции - нагнетается страх или «давят на жалость», нужно отделить слова и факты от эмоциональной составляющей, задать себе вопрос, какую сейчас эмоцию хотят во мне вызвать и для чего.

В случае эмоционального давления стоит отойти на шаг в сторону и понять, о чем на самом деле идет разговор, - вернуться к буквальному и объективному смыслу сообщения, которое вам пытаются донести под соусом этих эмоций. И затем разговаривать по этому «сухому остатку».

Предложить побеседовать спокойно, давая понять, что вас не удастся заразить паникой. Например: «Мы готовы помочь, но мы не любим вымогательство». Таким образом, мы выстраиваем границы.

Вернемся к невротическим проявлениям у верующих. Некоторые церковные психологи используют такое понятие, как «православный невроз». Какова его природа?

Невроз - это собирательное понятие. Их великое множество, в том числе и среди православных. Но самое главное, что невротизирует, - это внутренний конфликт. И зачастую он происходит между идеальным и реальным, отверженным «я», которому не дается возможности проявляться во внешнем мире.

Срабатывает такая установка: чтобы быть любимым, нужно быть одобряемым. И человек начинает выстраивать свое ложное «я»: вместо того, чтобы совершенствовать в церковной жизни свою подлинную сущность, он шлифует свой невроз в православной системе координат.

Это не то чтобы осознанное лицемерие, а скорее неосознаваемый внутренний конфликт, которому очень способствуют особенности нашей церковной жизни. Есть система предписаний и готовые модели для формирования ложного «я»: мол, если ты будешь таким-то и таким-то, тогда станешь православным и мы тебя примем.

Человек это принимает и идет по пути самообмана, который обычно предполагает искаженное понимание Бога - грозного судьи, который карает, фиксирует все наши грехи и за малейший из них отправит в ад, и вообще отправит туда всех, кто не такой, как мы. Подобная психология присуща сектам и, к сожалению, нередко встречается в православной среде, рождая околосектантские образования.

Нормальный подход строится на осознанности и принятии. Как и в психотерапии, где базовое условие - это безусловное принятие. Мы принимаем человека таким, какой он есть, со всеми его особенностями и недостатками; не оцениваем и не судим, а понимаем его качества, что не означает потакания его порокам. По умолчанию мы относимся к нему с симпатией, в идеале - с любовью, даем эмоциональную поддержку и, возможно, обратную связь по поводу его слабостей и недостатков, но при этом убеждаем, что он может их преодолеть. Подобному учит и православная аскетика.

В церковном учении есть очень хорошая основа для здоровой церковности, мы просто зачастую ее неправильно трактуем и применяем. Мы говорим, что церковь - это больница, куда человек приходит лечиться, но в реальности ему зачастую предъявляются требования изображать из себя здорового, чтобы не расстраивать главврача, под угрозой вечной смерти.

Здравая церковность предполагает, что отношения строятся не только вокруг дисциплины, но и вокруг любви. А если не любишь себя, то и другим никакой любви ты дать не можешь. Не принимая себя таким, каким ты есть, нельзя безусловно принять другого.